– Нет, обещаю тебе.

– Ты всегда будешь чистенькая и гладенькая, когда я тебя захочу?

– Да…

Он протянул руку и приказал:

– Иди ко мне…

Она робко приблизилась к нему. Хорошо ли она помылась везде, где надо?

Она прошептала:

– Знаешь, я же в первый раз…

– Помолчи! Слушайся меня! Я ведь твой муж, разве не так?

– Так.

– Если я так веду себя, если я слегка грубоват, это все для твоего же блага. Тебя что, родители ничему не научили?

– Я…

– Ничему они тебя не научили, твои родители, как я погляжу! Вот уж плохую услугу тебе оказали! И зачем изображать из себя великих мира сего, если девчонку не смогли нормально воспитать! Я сам буду тебя дрессировать. Но покамест я съем тебя сейчас, со всеми потрохами.

Его дыхание отдавало алкоголем. Она не решалась отвернуться. Он не двигался. Только водил рукой вверх-вниз между ее ногами. «Зачем это?» – подумала она.

– Ну помоги же мне! – вдруг закричал он.

– Я не понимаю…

– Ох, дерьмо! Какая же тупица! Ну просто вообще тупая!

Он упал на матрас и стукнулся головой об стену.

– Надо же было связаться с такой кретинкой! Это же уму непостижимо! Фантастика какая-то!

Он ударил ее ногой и сбросил с кровати.

Так она и провела свою первую брачную ночь, лежа на половичке у кровати и дрожа от холода под белым платьем, которое она накинула на себя вместо одеяла.

На следующее утро он перешагнул через нее, чтобы пойти в ванную. Пол дрожал под его шагами. Она протянула руку, почувствовала деревянный край кровати, терпкий запах пыли, но мозг ее еще спал, она не могла понять, почему спит на полу, почему ей так холодно… Она согнула ноги, задралось белое платье новобрачной, у нее не было ни простыни, ни одеяла, она открыла глаза, мозг ее пробудился и просигналил ей: что-то не так. Она не осознавала пока, что же идет не так, но ощущала что-то ужасное, парализующее ее. Страх заполнил все ее существо. Она забыла, что же случилось, но была уверена, что произошла какая-то неприятность. Серьезная неприятность. В воздухе веяло угрозой. Ей захотелось ни о чем не думать, не вспоминать. Снова уснуть. Спрятаться в сон. Ей хотелось остаться в этом отсутствии воспоминаний о какой-то ужасной вещи, которая сейчас ее уничтожит. Она подтянула колени к подбородку, свернувшись клубочком, чтобы воспоминание прошло мимо, подумала: может, она заболела, мозг заработал в поисках ответа, и она поняла, что лежит на полу, на коврике у кровати. И тут все вспомнила.

Захотелось куда-нибудь исчезнуть. Она закрыла лицо руками, чтобы не видеть этот коврик, пол, желтые стены.

Он появился с криком:

– Ты видела мою бритву? Нет, ты видела мою бритву?

Он встряхнул ее, в глазах его плескался лютый гнев.

– Там полно волос! Ты брала мою бритву!

На этот раз он принялся колотить ее кулаками и ногами. Она не сопротивлялась, не уклонялась, лежала на полу комочком, безвольная и слабая.

* * *

Когда метроном остановился, Леони пришла в себя.

Она вспомнила ту ночь, то ужасное утреннее пробуждение.

Ее ужас был так велик, что она утратила ту малую толику самоуважения, которая у нее оставалась. Она больше ничего не понимала, но знала только одно: она никогда ничего не сделает «правильно».

Еще она поняла, что ей придется расстаться с внешним миром. Ее мир за одну ночь сократился до узкого круга: Фернанда, Рэй и она. Леони попала в ловушку. Стала узницей.

Она вновь надела белое платье, спрятала пустые от отчаяния глаза за солнечными очками «Рэй-Бан» – их подарил ей Рэй, когда был еще добрым, – вышла из комнаты и поняла, что воздух стал тяжелым, что он давит ей на плечи.

Рэй сидел на террасе отеля, перед ним стоял бокал белого вина.

Было чудесное осеннее утро, из тех, которые порой бывают в октябре. Хозяин ресторана воспользовался последним солнышком и вытащил на улицу несколько столиков.

Рэй бросил в воздух: «А вот и моя маленькая женушка! Какая же она красивая!» И все вокруг радостно заулыбались.

– Повезло вам, такой у вас муж заботливый да любящий, – сказала ей хозяйка отеля. – Ночка, видать, выдалась отличная! – Она хрипло, сально рассмеялась.

И все тоже засмеялись и подняли вверх бокалы.

Он знаком позвал ее сесть рядом с ним.

Обнял за плечи.

Поцеловал ее во вздутую красную щеку.

– Ну, все нормально, мой котенок?

Она никогда не говорила о метрономе со Стеллой.

Ей было стыдно за ту молодую женщину, которой она была когда-то.

Она слышала, как дочь читает ей, но не слушала. Закрыла глаза, словно так поглощена историей из книги, что не хочет упустить ни словечка.

Стелла улыбнулась, она была рада доставить ей удовольствие.

Она посмотрела, сколько страниц осталось до последней главы.

– Мы почти дочитали, мамуль. Мне надо искать для тебя другую книгу. Эта тебе понравилась?

– Очень.

– Завтра прочтем, чем кончилось. А тем временем у меня для тебя сюрприз. Закрой глаза и протяни руку.

Леони ощутила в руке что-то легкое, шелковистое, нежное. Погладила. Перевернула. Открыла глаза.

– Половинка Черешенки!

Леони разразилась рыданиями. Она плакала глубоко, искренне, самозабвенно.

Ее худенькое тело сотрясалось от слез.

Стелла обняла ее, вытерла слезы платком, стала укачивать, как ребенка, успокаивать: «Ну ладно, ладно, все же хорошо, он опять с тобой. Это Том за ним лазил, он забрался через балкон, окно было открыто, он проскользнул в кухню, открыл дверцу шкафа под раковиной и нашел его в том месте, где ты его спрятала. Никто его не видел, и старуха ничего не слышала, это я тебе гарантирую, не бойся, хорошая моя, красавица моя, моя дорогая мамочка. Ты в безопасности».

Леони плакала и гладила красного плюшевого медвежонка.

Она облегчала сердце от избытка накопившегося горя, от липкой черной грязи, облепившей его. Слой мазута исчез, остался только белый, чистый песок.

Она вдохнула, преисполнившись бесконечной надежды. Казалось, она выбралась из клетки, измученная и усталая. Сделала первый шаг из тюрьмы, где была так долго.

К нему пришел Рэй.

Это случилось вечером.

Он сидел и ждал его в кабинете. Усевшись в его собственное кресло. Поигрывая черными очками «Рэй-Бан», ставшими его визитной карточкой. Он крутил их, надевал, поднимал на лоб, сдвигал на кончик носа, просматривал кучу рецептов на столе, перебирал стопку историй болезни, разглядывал рентгеновские снимки пациентов на стенах, изучал адреса на конвертах с письмами. Поигрывал золоченой табличкой с надписью: «Доктор Бернар Дюре». Эту табличку отец подарил ему, когда он закончил учебу. На табличке под стеклом был выгравирован текст стихотворения Киплинга «Если».