Бубу поведал ему историю семейства Буррашар. Рассказал и про Жюля, и про его сына Андре, объяснил, что они были богаты, титулованы, что отличались от всех в их городе. Адриан спросил его, что значит «титулованы».

В грамматике Бубу имелась фраза, которая звучала так: «Дворянский титул – большое преимущество. Если ты Де-откуда-то-там, это делает тебя однокорытником с такими же важными, это позволяет кому угодно подложить свинью». Это были слова Альфонса Алле, и они иллюстрировали употребление указательного местоимения «это».

Эта фраза рассмешила их с Бубу.

Так они и вспомнили старика Буррашара. Бубу много знал о нем. Он обратил на него внимание сразу, как приехал в Сен-Шалан. За год до того, как почтенный дворянин отдал Богу душу, он посетил «Железку». Ему понадобилась деталь для маятника одних из его часов в стиле ампир. Он полдня копошился в коробках, где лежали всякие старинные штуковины. Но ничего не нашел. Потом он ушел, попрощавшись с ними. Поднял шляпу широким жестом, словно приветствовал благородное собрание.

– Мне было тогда двадцать лет, – завершил свою речь Бубу, – я тогда подумал, что все эти аристократы из-за своего равнодушия кажутся высокомерными. А он таким не был. Ему ни до чего не было дела, на все было наплевать. Это нужно много сил иметь, чтобы ничем не дорожить в этой жизни.

– Не уверен, – ответил Адриан. – У меня на родине люди ко всему равнодушны, поскольку вымотаны тяжелой жизнью, несчастьями, с которыми ничего не могут поделать. У них даже больше нет сил любить. Они питаются остатками жизни, как бродячие коты едят отбросы с помойки. Поглощают их, даже не думая о том, что глотают. Их это больше не волнует.

– Невесело у тебя на родине.

– Теперь моя родина – это Франция.

– В неблагодарности тебя трудно обвинить – тебе же здесь даже документов не дают!

– Дело не в документах. Твоя истинная родина – это место, где тебя впервые оценили, где тебе показали, что ты на что-то способен, что ты можешь что-то делать головой и руками. Моя родина – это Жюли, месье Куртуа, Стелла; я называю в том порядке, в каком их встретил, естественно.

Бубу пихнул его локтем и предложил сигарету.

– Они все трое французы и представляют три цвета французского флага: синий – Жюли, белый – месье Куртуа, красный – Стелла.

– Для меня это неочевидно.

– В твоей грамматике всего не найдешь. Там есть правила, но нет идей.

– И много у тебя подобных идей?

– Знаешь, когда живешь один, у тебя куча времени, чтобы думать.

Он бежал по подземному ходу и думал, что всю жизнь живет один. Родился он в городе, который медленно умирал под открытым небом. Его отец уехал в дальние края в поисках работы, да так и не вернулся. Мать, пока ждала его, вся почернела. Плакала и плакала. Ее звали Наталья. Она смотрела на него, удивляясь, что он еще жив. Она до него потеряла двух сыновей. Она путала его имя, говорила: «Василий? Сергей?» И он отвечал: «Нет, я Адриан». И не решался добавить «мама».

Люди были слишком измотаны, чтобы мечтать. Они пытались добыть немного денег и смотрели телевизор.

Денег в Арамиле было маловато.

Солнца тоже.

Однажды учитель объявил им, что сегодня будет кино. Адриан подумал, что сегодня предстоит раздача конфет, сосисок или картошки. Но когда настал вечер, учитель развернул большое белое полотно, велел погасить свет, покрутил ручку, и на белом экране появились образы и слова, заплясали, превратились в другие слова, другие образы, и среди всего этого появилась маленькая беленькая девочка со светлыми, почти белыми волосами. Гладкими, красивыми волосами, перетянутыми ленточкой. Адриан никогда не видел таких чистых, таких послушных волос. Он даже палец вытащил из носа – до того девочка была красивая. Вокруг девочки ходили огромные коровы, их доили, молоко лилось в большие ведра, и девочка улыбалась, открывая белые зубы со щербинкой. Она бежала к маме, протягивала ей ведро с молоком, а мама давала ей стакан, и девочка пила и хохотала.

С ним в кино ходил дедушка по отцовской линии. Ему как-то удалось раздобыть афишу фильма. Может быть, он ее украл? Он научил Адриана проникать прямо внутрь, в афишу, встречать там маленькую девочку со светлыми, почти белыми волосами. Научил разговаривать с ней: «Здравствуйте, барышня, как вас зовут? А меня зовут Адриан». Научил приподнимать воображаемую шляпу в вежливом приветствии.

– Шляпу? Ты точно знаешь, деда?

Тот был, безусловно, уверен.

– Именно так говорят со светловолосыми стройными девочками. К моменту, когда ты найдешь ее, она будет красивой юной девушкой, и ты ее сразу узнаешь. Но тебе надо будет поехать далеко, очень далеко, чтобы ее найти, сынок.

Он всегда называл его «сынок».

– Каждый вечер, перед тем как уснуть, ты сначала будешь впрыгивать в эту афишу, потом ты прыгнешь в поезд, потом еще в один и еще, и в конце концов окажешься возле юной светловолосой девушки. Как по волшебству. Не пытайся это понять. В жизни никто никогда ничего не понимает, и самыми лучшими вещами оказываются те, которые ты не ожидал. В тот самый день ты подумаешь обо мне и пришлешь мне какой-нибудь знак, чтобы сказать: «Все в порядке, у меня все нормально, я нашел свою светловолосую девушку». И тогда я смогу спокойно умереть.

Адриан тренировался, он спал прямо на земле, ложился на афишу возле чудесной девочки. Его словно током дергало от ее присутствия. Он гладил ее по лицу. Он говорил с ней, говорил совсем другие слова, чем те, которым научил его дедушка, он прикасался губами к нарисованным губам и вдыхал запах мокрой бумаги. Он был немного похож на запах зерен пшеницы – маленький Адриан срывал на поле колосья и жевал их как жвачку.

Ему пришлось проехать тысячи километров в кузовах грузовиков, чтобы отыскать свою светловолосую девушку. Пальцы его были ободраны, он с трудом сгибал их.

Однажды в Сансе, на ярмарке-распродаже, ему попалась фотография, представляющая собой афишу фильма «На самом дне»[31]с Тильдой Суинтон. Стелла была похожа на эту высокую, худую актрису с падающей на глаза прядью светлых волос. Он подрисовал несмываемым маркером большие голубые глаза, подвел рот алым и отправил открытку деду в Арамиль.

Стелла. Она вошла в его жизнь и взяла его за горло.

То, что она позволила ему прикоснуться к себе, открыла ему свое сердце, свое тело, свой дом, – все это сводило его с ума. И лишало дара речи.

Когда они, наконец, будут вместе…

В мыслях у него царил кавардак.

Он изучал ее, слушал, сердцем стремился к ее сердцу, чтобы они могли разговаривать без переводчика. В их объятиях смешивалось прошлое и будущее, дыхание и дух. Обе души в едином порыве. Она говорила, что его душа мчалась издалека, чтобы коснуться ее души. У нее возникала острая потребность сказать ему это, она шептала ему в ухо. А ему хотелось рассказать ей про серые сумерки Арамиля, про редкое солнце, которое не греет, про мать, которая не узнает его, потому что выплакала все глаза, про вечно пьяных мужчин, про женщин, которые бранятся дурными словами и с каждым днем делаются все толще и грубее, про страсть, которую удовлетворяют тайком и наспех. Про грязь, которая не оставляет места для яркого цвета.