– Только вот это.

Фрэнк бухнул мне на колени кожаную сумку, которой я никогда раньше не видела. Она выглядела лет на сто. Доктор Фрэнк вполне мог ездить с ней на вызовы в коляске с лошадью.

– Это сумка твоего дедушки? – спросила я.

– Да. Не говори маме. Она не знает, что я знаю, где она ее прячет.

Он открыл сумку и вытащил шоколадное сердце, которое купил мне по дороге в больницу. Это было целую жизнь назад, хотя с тех пор прошло меньше недели.

– Хорошо, – сдавленным голосом произнесла я.

– Это сердце лежало на полке в хранилище моего детства – неудивительно, что ты его забыла. Дело в том, что оно не влезает ни в одну твою сумку. Поверь, я старался.

Я закрыла глаза и попыталась выровнять дыхание.

– Элис, ты что, опять уснула?

Я посмотрела на часы. До будильника оставалось сорок пять минут.

– Нет, – сказала я. – Захвати фонарик и жди меня в кухне.

Мы собрали инструменты и вышли во двор. Почти полная луна висела высоко над головой, так что фонарик не понадобился. Я надела одежду, приготовленную в дорогу, так что копать пришлось Фрэнку. Он вырыл могилку для моего шоколадного сердца под останками дерева у окна кабинета с помощью серебряной сервировочной ложки.

– Я, конечно, жила у вас не так долго, как доктор Ливингстон в Африке, – сказала я Фрэнку, который старательно утрамбовывал землю в ямке треугольной лопаткой для торта, – зато это сердце навсегда останется здесь, с тобой. Видишь ли, настоящее мне пока еще понадобится.

Фрэнк выпрямился на корточках и долго смотрел в яму. Я испугалась, что он сейчас заплачет, а Фрэнк сказал:

– Надо положить сверху что-нибудь тяжелое, чтобы его не выкопали еноты.

Для этой цели идеально подошло бы мое настоящее сердце – после его слов оно стало весить целую тонну. Этого следовало ожидать: я тут упиваюсь горестными мыслями о предстоящей разлуке, а он думает о енотах.

В конце концов мы притащили из-под ближайшего водостока синюю тротуарную плитку, которая защищала склон, чтобы его не размыли потоки дождя.

– Эту штуку надо будет положить на место до того, как начнутся дожди, Фрэнк, – сказала я. – Попроси Ксандера, когда его увидишь. Он тебе поможет.

– Что я помогу? – спросил Ксандер, словно по волшебству появившийся перед нами – быстрее, чем нью-йоркский таксист.

– Что ты здесь делаешь?

– Фрэнк сказал, что ты уезжаешь в четыре утра. Думала, я отпущу тебя, не попрощавшись?

Он потянулся к моей щеке, и я отклонилась, чтобы Фрэнк не увидел. Правда, он и не думал на нас смотреть: вспомнил о фонарике и начал подавать сигналы своим близким друзьям в открытом космосе.

– Фрэнк сказал? Интересно, как?

– Очень просто. По телефону.

– Фрэнк не запоминает телефонные номера. Он сам мне признался.

– А кто сказал, что Фрэнк знает мой номер? Когда ему нужно позвонить, он конфискует телефон у Мими. Он звонит – я прихожу. Если могу.

«Фрэнк не пропадет, – подумала я. – Хотя кто знает». Я вздохнула и приказала себе не думать об этом. Зачем тратить силы, беспокоясь о будущем, на которое ты не можешь повлиять? Это никому не поможет.

Я поняла, что прожила в Калифорнии слишком долго и переняла местные обычаи.

– Ну да, – сказала я Ксандеру. – Ты ведь есть у нее в контактах. Я об этом не подумала.

К тому времени я прекрасно понимала, чего от него ждать. На Ксандера можно рассчитывать, хоть и не всегда. Он не заплатит за тебя в ресторане, потому что вечно на мели. И никогда не потерпит сокрушительного поражения, потому что не примет вызов. Впрочем, у всех есть свои сильные и слабые стороны. У Ксандера доброе сердце и талант быть счастливым. Он считает, что все должны его любить, потому что обычно так и происходит. Во всяком случае, сначала, пока он не решит, что приносит только разочарования.

Ксандеру повезло: он нашел своих людей. Тех, кто понимает его и любит таким, какой он есть. Мими с Фрэнком давали ему чинить сломанные вещи, и он чувствовал себя нужным. Благодаря им он возвращался во времена, когда жизнь не казалась настолько невыносимой. Мими с Фрэнком удерживали его на плаву, он отвечал им тем же.

У меня на часах зазвенел будильник.

– Я пошла собираться, – сказала я. – Не хочу опоздать на самолет.

– Мы отвезем тебя в аэропорт, – сказал Ксандер.

– Ага, кто поведет машину? Ты или Фрэнк?

– Я имел в виду, что мы поедем с тобой в такси.

– Мими тоже захватим? – спросила я.

– Я теперь могу ездить в такси без мамы, – сказал Фрэнк. – Если со мной будет Ксандер.

– Я всегда буду с тобой, дружище, – сказал Ксандер. – Рано или поздно.

– А я могу ездить в такси совсем одна, – заявила я. – Ты лучше спрячь дедушкину сумку, Фрэнк, пока ее не хватилась мама.

Фрэнк помчался к входу, точно за ним гналась стая койотов. Когда мы с Ксандером вернулись в дом, он уже разобрался с сумкой и вызвал мне такси.

– Ты уже вызвал такси? – спросила я. – Спасибо, Фрэнк, очень мило с твоей стороны. Как жаль, дорогие гости, что вы наконец уходите.

– Какие гости? – удивился Фрэнк.

– Тук-тук, – сказала я.

Я позволила мужчинам донести сумки до ворот.

– Мы подождем, пока приедет машина, – сказал Ксандер.

– Нет, – возразила я, боясь расплакаться. – Об этом не может быть и речи. На улице холодно. Идите в дом и не спорьте.

– Ты уже командуешь, как Мими, – сказал Ксандер. – Тебе точно пора уезжать.

Я засмеялась, чтобы не разрыдаться.

Фрэнк протянул мне платок.

– Держи. Похоже, он тебе скоро понадобится.

– Ты заметил, Фрэнк, – сказала я. – Спасибо. Ты ведь знаешь, что я тобой горжусь?

– Знаю, – ответил Фрэнк. – И правильно делаешь.

Благодарности

Я хочу поблагодарить свою подругу Сару Кенни, которая прочитывала каждую главу по мере появления, включая те, что так и не увидели свет и, благодаря ее вмешательству, никогда не увидят. Я благодарна моему самому любимому на свете учителю, Лесли Ипстайну, который взял меня, юную и неопытную, под свое крыло и всегда верил, что во мне сидит роман, хотя потребовалось несколько десятилетий, чтобы он выбрался наружу. Агент Лиза Банкофф непостижимым образом разглядела в первой незрелой попытке будущую книгу и подтолкнула меня в нужном направлении. Шарлотта Симмс вышла на сцену, когда мне потребовался человек, готовый смеяться над моими шутками. Гениальный редактор Кейт Нинцель полностью разделяла мои взгляды на смешное и грустное. Все, к чему она прикасалась, становилось настолько лучше, что я