— Давай, теперь собирай свой автомат.

Повторяя движения Полтавы я снова закрутил ударно-спусковой механизм и всунул его на место в ствольную коробку, зафиксировав пальцы одиннадцатой пружиной. Могу поклясться — в автомате не осталось ни одного квадратного миллиметра, неизученного мной самым внимательным образом.

Двенадцатой пружины не было!

Я положил ствольную накладку на место и защелкнул собачку. Собачка ствольной накладки за пружину считаться не могла, потому что таковой не являлась. Я ввинтил затвор в раму, саму раму засунул поршнем в газоотводник и задвинул ее до упора вперед. Вставил пружину толкателя, прихлопнул крышкой, передернул затвор, щелкнул курком и поставил на предохранитель.

В результате этих действий последняя пружина так и не нашлась. Только в руках у меня сейчас был идеально почищенный автомат после полной разборки.

— Дура! — сжалился надо мной Полтава, — а если бы тебе сейчас стрелять надо было?

«Эврика!» — осенило меня, — «Двенадцатая — в магазине!».

Наверное, сам Архимед не радовался так своему открытию. Мы с Тихоном забрали пять чистых автоматов и отнесли их в оружейку.

День прошел — я не заметил как. Полтава почистил сапоги и пошел на развод: время близилось к шести, а он заступал дежурным по взводу вместо меня. Скоро мне сдавать дежурство. На один день осталось меньше служить. На целый день стал ближе дембель. На целый день ближе к дому.

И слава Богу — не убили!

После развода я сдал повязку и насилу дождался отбоя — спал-то я сегодня неполных четыре часа.

Щаззз!

Дали мне поспать!

Через два часа после отбоя, не успел я разоспаться как следует, Полтава поднял меня и отправил под грибок — стоять «за того парня». Господа черпаки ночью должны отдыхать. Матеря про себя последними словами Полтаву, черпаков, дедовщину и Министра Обороны со всем его Министерством, я кое-как оделся, влез в чью-то шинель, напялил каску и навесив на грудь бронежилет я вышел под грибок.

Ночь — хоть глаз коли. Только два фонаря на плацу и окошко дежурного по полку в штабе давали свет.

И охота спать.

Очень охота. Геракл с Немейским львом не боролся так, как я боролся со сном в ту ночь: после караула меня без паузы поставили на дежурство, а после дежурства, не дав отдохнуть как следует, меня вытолкали из теплой палатки под этот долбанный грибок и ночной ветерок неприятно похлестывает меня по моим юным ланитам. Можно, конечно, каской или бронежилетом зацепиться за какой-нибудь гвоздь внутри грибка и, повиснув на нем, подремать. Но от этого умного, но нехорошего поступка меня удерживало совсем еще свежее воспоминание о том, как на моих глазах в карауле дембеля лечили от сонливости на посту Манаенкова и Жиляева. Черт с ним, с этим дежурным по полку, в гробу я его видал. Но, если Полтава застанет меня тут повесившимся и спящим, то скорее всего он не одобрит. А мало ли какой каприз может взбрести в дедовскую голову? Если меня застукают спящим на посту, то уж наверное обойдутся со мной ничуть не мягче, чем дембеля обошлись с двумя чмырями. Могут и меня в чмыри перевести, а это — страшнее смерти.

Да и Родину жалко.

Зевота раздирала мне рот, как Геракл раздирал пасть тому льву, выступавшие слезы слипали веки, но я стойко и мужественно преодолевал соблазн: то мерил шагами ширину палатки, то измерял расстояние до столба, то принимался курить, то приседал.

Но сон я победил.

Стойко и мужественно я не смыкал глаз до тех пор, пока меня не сменил Женек. Скоренько передав ему броник и каску, я залез обратно к себе «на пальму», в тепло и уют постели после жиденького ночного ветерка, и тут же уснул без снов. Как в яму провалился.

Я только закрыл глаза, как меня уже кто-то расталкивал: шесть часов. Подъем!

«Какой на хрен «подъем»?! Я только глаза закрыл!».

Хлопая спросонья ресницами и ничего еще не понимая, я осмотрелся вокруг себя. Одновзводники уже встали, обе двери были распахнуты, раздетым и разутым оставался только я — одинокий дух грустно сидел «на пальме», уныло глядя с высоты своего положения на рождение нового дня.

И в самом деле — подъем. Пора браться за щетку.

Не пришлось.

Одевшись по «форме номер три», то есть без ремней, панам и шапок, взвод вышел и стал организованно строиться перед палаткой. Мне показалась странной такая тяга к спорту, тем более, что вчера в это же самое время, черпаки с дедами, прихватив сигареты, пошли на спортгородок делать дыхательные упражнения с «кислородными палочками». Минуту назад я нежился под одеялом на чистой простыне в теплой палатке… Сейчас я испытывал те же чувства, которые испытывает эмбрион, когда тетя-акушер извлекает его из материнской утробы и обрезает пуповину: мне было холодно и скучно. Хотелось обратно под одеяло, а еще лучше — домой, к маме. Зябкий ветер, который начинал со мной заигрывать ночью, к утру совсем расхулиганился и теперь протягивал чувствительным холодом. Половина взвода обняла себя руками, пытаясь сохранить тепло под этим ветром: было и в самом деле прохладно.

— Ну как, второй взвод связи, готовы? — знакомый голос бодро приветствовал нас.

Я поднял глаза и обмер: прямо передо мной гарцевал Баценков. Из одежды на нем были только атласные спортивные трусы и кроссовки на босу ногу. От его вида мне стало еще холоднее: на улице холодища — градусов пятнадцать, не выше. Ветер гуляет, всю жизнь портит… А он по форме номер один тут красуется. Я бы — умер. У меня было бы двустороннее воспаление легких. Мне в хэбэшке-то, под которой одето зимнее белье, холодно, а он — в трусиках, видите ли.

«Железный мужик. Мне бы его характер», — подумал я про комбата.

Было видно, как из клуба со своими инструментами вышел оркестр, построился, но пошагал не на плац, а куда-то за полк, через взлетку. К нашей палатке притопали разведчики и хозяйственники, подтянулся Михайлов в неуставном свитере и вслед за комбатом мы побежали в ту сторону, куда ушел оркестр.

Туда же окольной дорогой шагала пехота и полковые службы: разведка, связь, саперы, РМО, ремрота.

Весь полк.

Нас ожидал праздник жизни, торжество духа над плотью, Песнь Песней и мечта любого солдата — забег на три километра в составе подразделения.

Плоский кусок пустыни широким языком перебрался через бетонку и ровный как стол лег в предгорье. «Столешница» из песка и гравия вела от забора нашего полка аккурат к модулям армейских «комендачей» до которых было километра полтора. Неподалеку от «комендачей» было вкопано сооружение из железной трубы и трех арматурин, под углом приваренных к основанию трубы — тригопункт. К этому тригопункту уже направлялся замполит Плехов, для того, чтобы следить за тем, как самые умные будут срезать дистанцию.

Правила игры были просты. По утренней прохладе подразделениям полка предстояло совершить небольшой променад по живописной местности: слева — красивые такие, высокие горы, справа — не менее красивая пустыня. Норматив — двенадцать минут. Старт засекается по первому, финиш отсекается по последнему. Подразделение, пробежавшее хуже всех, в качестве утешительного приза получает почетное право всю неделю чистить четыре полковых туалета.