— Держи. Земляка твоего. Он с ним ходил. Номер выучи наизусть.

Я посмотрел на номер: 1114779. Не так сложно запомнить: три единицы, четверка идет по порядку, две семерки, девять.

— А эти, — Полтава открыл вторую пирамиду и показал на четыре АКС-74, - комбата и управления батальона. Заступишь на дежурство, в течение своих суток наведи тут порядок. Видишь, какой тут бардак? Заодно почистишь эти четыре автомата. Ночь длинная.

Я осмотрелся еще раз. Две не комнатушки даже, а каморки размером полтора на полтора метра, где втроем уже было бы тесно, были завалены тем, что взрывается или стреляет. И никому до этого не было дела. Если бы в Союзе наш ротный увидел бы в оружейке хоть один патрон, закатившийся под пирамиду, хоть капсюль от него то…

— Иди, готовься, принимать наряд.

— Сань, а как его принимать?

— Да очень просто: выйдешь вечером на развод, вернешься с него, возьмешь у Кравцова ключи и повязку, а вечером после отбоя доложишь дежурному по полку.

— А чего ему докладывать?

— Скажешь, что происшествий не случилось. Взвод отдыхает. По списку во втором взводе связи и втором БМП — восемнадцать человек. Трое в наряде. Пятнадцать спят. В госпитале, медпункте или командировке никого нет.

— Понял. А для чего?

— Ну, во-первых, чтобы не поднимали тревогу, что солдат убежал, а во-вторых, дежурный по полку составляет раскладку на следующий день. Ты хочешь, чтобы завтра в столовой нам чего-нибудь недодали?

Я этого не хотел.

К шести часам вечера я, прицепивши штык-нож к ремню, вышел строиться на плац. Караул уже стоял на правом фланге, подтягивались и внутренние наряды. Дневальными со мной заступали Нурик и черпак Курин, тот самый, который вчера ободрил меня в столовой за ужином. Курина звали тоже Сашей. Рядом со мной в первую шеренгу встал Рыжий со своими дневальными.

— Ну, что? Началась служба? — весело спросил он.

— Началась, — кивнул я в ответ, — я сегодня первый раз дежурным заступаю.

— А я какой? Не ссы. Не мы первые, не мы последние.

— Это да, — согласился я с ним.

Дежурным по полку заступал старший лейтенант Лаврушкин, любимый всем полком за свое чувство юмора и за то, что не «застроил» ни одного солдата. Ему не было необходимости это делать: в мотострелковом полку он командовал взводом химической защиты аж из трех человек: он сам, его заместитель и водитель БРДМки. Ввиду малочисленности вверенного ему личного состава служба его была медом и он ходил по полку всегда готовый пошутить, подколоть или посмеяться чьей-то шутке. У него даже усы были какие-то несерьезные — светлые, «а-ля гусарский эскадрон». Помдежем шел лейтенант Плащёв, которого за глаза звали «Палачев» и неизвестно за что. Может, за характер?

Первым делом Лаврушкин подошел к караулу:

— Кто не может нести службу?

Службу нести могли все.

— Еще раз спрашиваю: кто болен или нехорошо себя чувствует?

Все чувствовали себя совершенно здоровыми.

— Кто получил из дома плохое письмо? Кто хочет сегодня в карауле застрелиться?

Никто плохих писем из дома не получал: сегодня вообще не было почты.

— Ну, тогда несите службу бодро, бдительно, ничем не отвлекаясь в соответствии с Уставом Гарнизонной и Караульной службы.

Лаврушкин перешел к суточному наряду:

— А из вас кто-нибудь болен или опять все здоровы?

У нас тоже все были здоровы.

Тут Лаврушкина осенило, он будто сейчас вспомнил об этом:

— А кто у нас на этой неделе убирает командирский туалет? Саперы? Ну-у-у, мужики! Так не годится. Я вечером зашел поссать, а на меня из очка триппер — как выпрыгнет! Чуть с ног не сбил. Убрать ночью в туалете. Утром приду — проверю. И вторую лампочку ввинтить. А то командир полка зайдет, вляпается еще во что-нибудь в темноте. Тогда утром всем полком будем его отчищать. Вопросы?

— Сделаем, товарищ старший лейтенант, — успокоил Лаврушкина дежурный по саперной роте.

— Добро. Наряд, равняйсь!

Рано он хотел окончить развод: из штаба пока на плац вышел замполит Плехов. Курин толкнул меня в бок и шепнул:

— Сейчас концерт будет.

Плехов подошел к караулу:

— Больные, хромые, косые — есть?

Караул поспешил заверить замполита, что таковых в его рядах не имеется.

— Кто из молодых хочет свести счеты со старослужащими? В кундузском полку в прошлом месяце молодой солдат, доведенный стариками, застрелил в карауле своего сослуживца. Его будут судить. Две семьи сделались несчастными. Одна получит сына в цинковом гробу, другая — своего дождется лет через восемь.

Плехов внимательней посмотрел на строй, выискивая глазами старослужащих. Наконец, отыскал своего старого знакомого:

— Мамедов, ты? — он удивленно всплеснул руками, будто и в самом деле встретил старинного друга, которого не видел по меньшей мере лет пять, — смотри, какой ты стал! Чистенький, ушитый, важный. Молодыми командуешь. А ты забыл, Мамедов как год назад ты на этом самом плацу плакал, жаловался, что тебя старослужащие притесняют? Прямо в голос рыдал перед строем. А теперь ты что вытворяешь? Дед — на хрен одет.

Замполит неприязненно посмотрел на Мамедова и продекламировал:

— Чик-чирик, звездык, ку-ку! Скоро — дембель старику. Как вы там молодых заставляете чирикать?

Мамедов и все старослужащие караула принялись разглядывать свои сапоги.

— Это у него кличка такая — Чик-чирик, — шепнул мне Курин про Плехова.

— Запомните, — грохотал замполит, — дед здесь — я!

Он стукнул себя кулаком по тельнику и лицо его уже не было добрым.

— Вы служите второй год, а я — шестнадцатый. Вы все — духи передо мной. И если я узнаю, что вы притесняете молодых, то вы все вместо дембеля поедете в Термез, в тюрьму номер восемь. Я вам это устрою.

Старослужащие еще внимательней уставились в свои сапоги.

— Обращаюсь к молодым, — голос Плехова потеплел и тон сменился на отеческий, — если вас притесняют, если вас загоняют в петлю или вам захочется застрелиться — не делайте глупостей. Идите прямо ко мне. Будите меня ночь-полночь. Все знают в какой комнате я живу? То-то.

Плехов еще минут десять погремел, поклеймил дедовщину, погрозил нарушителям карами небесными и разрешил Лаврушкину окончить развод.

— Сань, а он что? Дурак? — спросил я Курина про замполита, когда мы возвращались в палатку.

Курин без осуждения за столь скоропалительную и резкую оценку посмотрел на меня и спокойно ответил:

— Может и дурак. Только на операциях он одевает на себя пятнадцатикилограммовый бронежилет, честно тащит на себе тяжелый рюкзак, в который уложено все, что положено иметь при себе пехотинцу, ни у кого не клянчит воду и не проверяет чужие фляжки.