Нет сил рассказывать? Язык не поворачивается и рука не держит перо, чтобы что-то к этому добавить? Или обнаружил, не без ужаса и стыда, что прошлое осталось в прошлом, нет никаких чувств, перегорели, и надо это как-то осознать, с этим жить? Как сказал Пушкин по сходному поводу (о смерти Амалии Ризнич): «Из равнодушных уст я слышал смерти весть И равнодущно ей внимал я…»

Лишь через два года, окончательно перейдя в новую для себя поэтическую эпоху, Языков напишет замечательное прощание с Воейковой, стихотворение ее памяти. (И Александр Тургенев отметит в своем дневнике 19 октября 1831 года: «Слушали до трёх часов утра стихи Языкова о милой “Незабвенной”». А мы прикинем: сколько надо, чтобы прочесть это стихотворение? Оно довольно длинное, но максимум пятнадцати минут хватит. Значит, Языкова заставляли читать его вновь и вновь…)

А пока что… Едва получив известие о смерти Воейковой, Языков с лихорадочной скоростью завершает второй – прощальный – цикл дерптских студенческих песен (22–23 марта, к этому времени письмо из Петербурга от Аладьина от 16 марта наверняка получил, даже если была некоторая заминка на почте). И прежде всего задумывается о собственной смерти. Это стихотворение будет воспринято всеми близкими и друзьями Языкова как завещание – и будет точно выполнено в день его похорон:

Когда умру, смиренно совершите

По мне обряд, печальный и простой,

И мне стихов надгробных не пишите,

И мрамора не ставьте надо мной…

…Во славу мне вы чашу круговую

Наполните блистательным вином,

Торжественно пропойте песнь родную

И пьянствуйте о имени моем.

И без перехода – озорной гимн в честь невесты друга, тоже дерптского студента, Фломаитского, сложенный по его просьбе:

Разгульна, светла и любовна,

Душа веселится моя;

Да здравствует Марья Петровна,

И ножка, и ручка ея!

Такие дифирамбы на заказ Языков писал охотно и с удовольствием, но не очень ими дорожил, для него это было как разыгрывание гамм, чтобы технику не утратить; огромная часть их попросту пропала; а тут Языков не только не дает такому «необязательному», «заказному», «мелкотравчатому» стихотворению сгинуть без следа, но и включает его в окончательный вариант второго цикла дерптских песен, ставя, под номером IV, между песнью-завещанием и «Прощальной песнью» («В последний раз приволье жизни братской…»)

Чуть ли не в любом из советского времени очерков от творчестве Языкова утверждалось, что второй цикл студенческих песен – резкое падение уровня, что у Языкова происходит примитивизация образа свободы, не идущей дальше свободы разгула, желательно с красотками, и винопития, а отсюда, и сама поэзия становится пустоватой, докатываясь до безвкусицы. То бишь, подобный взгляд навязывали читателю семьдесят с лишком лет, а если еще мы учтем, что и долгое время после 1991 года лишь такие очерки были доступны, других не появлялось или их было трудно найти, то скольким поколениям навязали удобную идеологическую схему: после яркого юношеского взлета через пошлость поздних «бурсацких» песен к прямой реакционности. Конечно, читатель не дурак, его не обманешь, и мощный звук поэзии Языкова говорит сам за себя, но осадок-то все равно остается: осадок, который копился чуть не век. Представляете, какой бескультурный слой нарос? А между тем шутливая «Марья Петровна» – как проблеск ясной лазури между двумя напряженнейшими произведениями, она и оттеняет их напряженность, и привносит в цикл ощущение полноты и богатства жизни, в которой радость и горе рядом, и всему есть место. Здесь Языков проявляет себя подлинным мастером композиции. Пушкин к тому времени уже не раз высказывал мысли, что «напряжение» появляется из «смешения родов комического и трагического», что «волос становится дыбом от Гамлетовых шуток», и подобные им, и Языков не мог не обсуждать с Пушкиным неоднократно эту проблему «напряжения» и «смешения родов». Это не значит, что Пушкин Языкову «подсказал»… Но по крайней мере это значит, что Языков был с этими взглядами знаком и действовал осмысленно, а не в темноте на ощупь. Второй цикл «студентских» песен – это первый реквием по Воейковой, и звучат в нем самые разные инструменты, от колоколов до флейт.

И отсюда – прямой путь к великому «Пловцу», который создается в том же году. Языков создал несколько стихотворений под этим названием, но «Пловец» – «Нелюдимо наше море…» остается такой вершиной, каких немного в мировой поэзии. Да, «Будет буря…», но «…мы поспорим И помужествуем с ней». В «Пловце» и через «Пловца» Языков оправляется от растрепанных чувств и готов двигаться дальше. Он снова бодр и прям, его не пугают новые битвы и потрясения на его поэтическом пути.

Какую роль в этом воскрешении Языкова сыграло семейство Елагиных-Киреевских? Самую значительную и непосредственную.

Языков окончательно отбывает из Дерпта вместе с Петерсеном (порой – в двадцатом веке даже чаще – пишут Петерсон, но придерживаемся для порядку написания Татаринова), сводным братом Авдотьи Петровны Елагиной. Мы знаем, что Татаринову эта дружба не очень нравилась. Что ж… «Вял», «фантазер», «несколько шарлатан», характеризовал Татаринов Петерсена… Наверно, своя доля правды в этом есть. Но он вводит Языкова в «Республику свободную у красных у ворот», где Языкову отводят отдельные апартаменты, всячески его холят и лелеют, где мощное развитие получает его дар.

Не могло не сказаться и то, что обстановка в доме Елагиных-Киреевских очень должна была напомнить Языкову обстановку в родном доме его детства: семейные прозвища, шутливые игры – шарады и домашние спектакли – для каждого праздника придумывается что-нибудь особенное, яркое, и рядом с этим: почтение к традициям старины, искреннее благочестие; если в Языкове в 1810 году отец строит кирпичную церковь Владимирской иконы Божьей Матери, с двумя приделами, во имя чудотворца Николая и чудотворца Сергия Радонежского (чудотворец Николай был святым покровителем младшенького, и Николай Языков с детства относился к этому святому с особым почтением, «Николу Вешнего», день своего ангела, 22 мая, в то время 9 мая по старому стилю, торжественно и трогательно отмечал даже в те годы, когда по молодой залихвасткости и под влиянием Рылеева не очень-то чтил церковь и попов; ну, а без придела Сергия Радонежского, «батюшки нашего», «игумена всея Руси», многие домашние церкви в то время и не мыслились), то Елагины-Киреевские не обходятся без пеших паломничеств, без особого внимания к большим церковным праздникам – на Рождество и на Пасху обязательно надо выбраться в Чудов монастырь, где службы ведет сам митрополит Филарет и