– Дела у нас неважные.

– Что такое?

– Лава все еще не села, чтоб ее. И затихла совсем.

– Приятного мало.

– Восьмого «коня» взяли, а она, зараза, все никак. Не знаю… Может, дополнительную крепь поставить? Как думаешь?

Федор Иванович с недоуменным видом пожал плечами.

Вытащив из планшета блокнотик, начальник стал царапать химическим карандашом схемку усиления крепежа, по ходу давая пояснения, типа: «здесь еще стоечек поставите, а вот тут рядок костров выложите». Клименко аккуратно сложил вырванный листок и сунул в нагрудный карман. После небольшой паузы он спросил:

– Добычу нам продолжать, что ли?

– В первую очередь крепеж! Это теперь самое главное. Рубить уголь я категорически запрещаю! Понял меня? Категорически! Ну, разве что уступы немного подровняйте, сам там разберешься по обстановке.

– А лесу хватит?

– Не знаю я… Может, и хватит. На месте посмотри, в случае чего – звони, я у себя буду.

Клименко, бормоча что-то неразборчиво, расписался за наряд и вместе со всеми вышел во двор.

– Передай бригадиру, – сказал он подвернувшемуся под руку забойщику Кудимову, – чтобы вел людей на вентиляционник и там меня ждал. Чтобы до моего прихода никто близко к лаве не подходил! Понял меня?

Распорядившись таким образом, мастер, не успевший вовремя переодеться, направился в опустевшую уже раздевалку. В длинном, жарком, тесно заставленном лавками и железными шкафами зале застоявшийся воздух переполняли густые испарения массы пропотелой одежды. Роба Федора Ивановича еще не просохла, но уже очень заскорузла. Кряхтя и матерясь, он сел и принялся наматывать вонючие портянки.

Спустившись на второй горизонт, Клименко, сам не зная зачем, задержался на несколько минут поболтать со стволовым, а распрощавшись с невзрачным собеседником, включил лампу и зашагал годами затверженным маршрутом через квершлаг и откаточный штрек. Вентиляционник встретил его мертвой тишиной. «Неужели все настолько плохо, что они убрались даже отсюда?»

Он зацепил крюк лампы за воротник робы, лег на живот, сполз вперед ногами в печь – круто падавшую выработку, соединявшую вентиляционный штрек с забоями, и с привычной сноровкой полез вниз. По крайней мере на верхних уступах не слышно было характерных щелчков, предупреждавших об опасности. Вообще ничего слышно не было. Лава затаилась. Крепь была в полном порядке, и ни одной трещинки не змеилось по блестящей, словно намазанной гуталином поверхности над головой. Он подобрался к крайнему ряду стоек и оглядел выработанное пространство. Две параллельные плоскости – кровля и почва – простирались, насколько мог достать свет его фонаря. Ни единой стойки не было между ними. Полутораметровая щель зияла жуткой алчущей пастью. Потную спину мастера продернуло морозцем, задержав дыхание, он прислушался, но ничего такого опять же не услыхал. Целый час ушел на тщательный, но бесплодный осмотр. Добравшись наконец до низу, он обнаружил, что «магазин» под завязку забит углем, добытым в предыдущую смену. «Тонн пятьдесят будет, не меньше, надо бы его сейчас отгрузить», – соображал мастер, торопливо карабкаясь вверх по лаве. Когда он, отдуваясь, вылез из печи, вокруг стояла «пропавшая» бригада: четверо отбойщиков, четверо крепильщиков, два отгребщика, отсыпщик и проходчик. Мастера встретили шумно:

– Чего робить будем, Федор Иваныч? Надоело тут торчать. Хотели начинать, да бригадир не дозволяет, грит, вы строго-настрого запретили.

– Ну чего там? Не коржит? – степенно поинтересовался бригадир Сидоренко, рыжебородый мужик средних лет.

– Нету там ничего, слыхать бы было! – встрял Кудимов. – Давай уже, Федор Иваныч, не томи душеньку, разрешай!

– Мы тут торчать будем без премии, а она, зараза, может, неделю еще не сядет, – поддержал один из крепильщиков.

Вытерев досуха лицо, Клименко достал листок со схемой и начал, с заметной неохотой, распределять задания.

– Ша, ребята, уголь нынче рубить не будем, приказано лаву дополнительно укрепить, – оборвал он недовольных.

– Так ведь лесу не хватит! – заартачился Сидоренко.

– Ничего, бери, что осталось, а там, может, новый подвезут. Всё, я сказал! И чтобы смотреть в оба! Чуть только что почуете – всё на … бросайте – и в штрек! Это вам не шуточки шутить.

Бригадир нахлобучил поглубже каску, поправил двуручную пилу, висевшую у него за спиной, и полез в печь. Остальные последовали за ним. Через минуту цепочка мерцающих огоньков исчезла в черной пропасти.

Лесу хватило на три часа. Лесогоны никак не доставляли новый запас, и Клименко вдрызг разругался с их косоглазым бригадиром, а заодно – с десятником транспортного участка. В это время Сидоренко отгружал уголь из магазина. Там у него получилась одна закавыка: погрузочный люк оказался вглухую забученым крупными кусками угля и обрезками стоек. Сколько отгребщики ни ковырялись ломами, заклинившаяся масса не поддавалась. Пришлось взрывать. Над самым люком заложили патрон динамита, сухо грохнуло, и уголь посыпался в первую вагонетку. Доставили в конце концов и крепежный лес. Мастер распорядился спустить его в лаву и разложить вдоль костров, чтобы хоть следующая смена начала крепеж без задержек.

А эта, слава богу, кончалась. Перед тем как пошабашить, Клименко решил на всякий случай еще разок слазать в лаву. Что-то давило ему на сердце. На первый взгляд все выглядело хорошо. Ножки уступов дополнительно закреплены, лес разложен, как он приказывал, и только где-то на самом верху пулеметной дробью стучал отбойный молоток. Ругнувшись, Клименко поспешил туда.

На пятом уступе он услышал свист «шипуна». Пришлось задержаться. Сжатый воздух бил из дыры в помятой трубе. «Странно, я всего час назад тут проходил, шипуна этого не было», – напрягся Федор Иванович. Причина сыскалась быстро – чуть выше, в кровле светлело пятно. Хороший «чемодан» вывалился оттуда и попортил трубу. При внимательном рассмотрении там же обнаружились волосяные трещинки. Они были еще едва заметны, но сердце в груди мастера запрыгало. Задрав голову и приподняв фонарь, он торопливо продолжил подъем. Чем дальше, тем гуще становилась сеточка трещин. На четвертом уступе две стойки были сломаны, а один из костров так сдавило, что торцы бревен расщепились в мочало. Федор Иванович охнул, присел, схватил кусок угля и начал колотить им по трубе, крича во все горло:

– Ребята-а! Кончай работу-у! Кровля пошла-а! Уходи-и! Конча-ай!

Никто не отозвался. Отбойный молоток наверху тарахтел по-прежнему. Там, вопреки его строжайшему приказу, кто-то обрушал пласт – вниз, с грохотом, катились угольные глыбы. К этому грохоту присоединился резкий, похожий на винтовочную стрельбу, треск раздавливаемых стоек.

Клименко продолжал орать и стучать. По-прежнему никто не отвечал ему, ни огонька нигде не виднелось, а молоток тарахтел, кажется, все сильнее и чаще. Он не мог сдвинуться с места, не в силах был уже и кричать, только колотил и колотил по трубе. Из этого постыдного состояния его вывела боль – сам того не заметив, он раскровянил костяшки пальцев. «Чего это я? Сдрейфил, как салага! Ну просела малость кровля, пара-другая заколов появилась – эка беда! Она ж так еще черт-те сколько простоять может». Заговаривая себе подобным манером зубы, Клименко кое-как пробирался дальше, едва уворачиваясь от прыгающих сверху угольных глыб. Ворвавшись на первый уступ, он споткнулся, больно ударившись коленкой, сорвал с шеи лампу и начал размахивать ею перед черной, безглазой мордой отбойщика, крича: