Они попали в темный переулок, по обеим сторонам которого толпились неживые дома. Своей высотой, обозначенной столбами освещенных лестничных клеток, они уродовали узкую улицу, лишали ее человечности.

— Представь, что мы в пещере… — Саша взмахнул рукой и повернулся вокруг своей оси. — Вот сверху спускаются сталактиты — это наши неосуществленные мечты. А впереди, видишь, свечение. — И правда, переулок вливался в Ленинградский проспект, где стоял стакан уличного регулировщика. — Там сидит Верховный Арбитр Всех Наших Помыслов. Учти, все слова с большой буквы, — произнес он реплику a part, в сторону.

— Это кто же, Генеральный секретарь ООН или ЦК КПСС? — Жене тоже стало весело. — Из какой это жизни?

— Из Никитиного романа. Сейчас ведь принято подпускать гофманиану с чертовщинкой. Но это скоро всем осточертеет. Да еще у них у всех, в отличие от Гофмана, нет чувства юмора.

— Убийственная пародия. А бедняжка Никита думает, что только он так пишет. Может быть, зря он так долго раскачивается? Лет пять назад это было бы ново, а сейчас… даже если он и закончит роман…

Женя говорила о Никите как о постороннем. Ни волнения, ни боли, ни надежды…

17. ПЯТНИЦА

Пятница стала любимым днем недели. Многие считают ее лучшей потому, что выходные — впереди, впереди отдых от постылой службы, впереди предчувствие праздника, которое чаще всего не сбывается. Вместо этого к воскресному вечеру собирается вся горечь — раздражение от пропавших впустую дней, от предстоящей рабочей недели, от тупой передачи по телевидению.

У Жениной любви были совсем другие причины: по пятницам в редакции ошивалось всего два-три человека: летом выгадывали, чтоб дольше побыть на даче, зимой — съездить с профсоюзной скидкой в Прибалтику, Грузию, по Золотому кольцу, закончить ремонт квартиры, да и просто потому, что лучше отдыхать три дня, чем два.

Производственные службы, которые должны были отбухать все пять дней недели от звонка до звонка, то и дело восставали против этой редакторской привилегии. На издательском уровне сталинское утверждение об усилении классовой борьбы в нашем обществе временами подтверждалось. Шепнут в райком партии, оттуда прибывает подлая комиссия с проверкой дисциплины. Потом несколько дней народ судачит о результатах, кто злорадствуя, кто сочувствуя. Зам главного сказал секретарше, что уезжает в министерство, а проверяющие его там не обнаружили. Одна редакторша написала в объяснительной, что была у врача — вычли из зарплаты пять рублей, столько она за день зарабатывает.

Издавали приказ — кого лишить премии, кому поставить на вид — тут уж все зависело от расположения родного начальства. Заводили книгу местных командировок даже для завредакциями. Правда, в графе, где надо было назвать причину отлучки, обычно ставили две горизонтальные линии, разорванные двумя вертикальными черточками — знак повтора. Причин более или менее мотивированного отсутствия на службе очень мало, а этот знак, спускаясь с верхней части страницы, где написано «работа в ГБЛ», действовал безотказно, хотя встретить в Ленинке коллег было большой редкостью, ведь некоторые даже не знали, как попасть в огромный замысловатый Пашков дом.

Но у райкома были и другие дела. По инерции соблюдали указания, а потом… Если протоптали тропинку, укорачивающую путь к автобусной остановке, то бесполезно втыкать щит: «По газону ходить воспрещается», бесполезно огораживать кусок земли веревкой с красными тряпицами и даже колючей проволокой. В Англии, говорят, такую дорожку просто асфальтируют. У нас пока что нет.

Пятницу Женя любила как раз потому, что в редакции было мало мешающих работе. Короткий день, а кажется, что часов в нем больше, чем в любом другом. В понедельник — летучка, заседание главной редакции, во вторник — профком, в среду — комиссия по премиям, в четверг — отчетно-выборное собрание, а в промежутке — чаепития. За утренним рассказывается, кто как спал или как не мог заснуть и всю ночь якобы читал корректуру (польза от такой работы сомнительная!). После обеда — как плохо кормят в столовой, что будут продавать в буфете, кто сегодня пойдет в соседний магазин… Часов в пять — пришел благодарный (даже если не за что — все равно положено благодарить, а забудет — напомнят) автор с тортом и шампанским, или чей-нибудь юбилей, или Кузьминична привезла из заграничной командировки «ихние» сладости. Это все еще ничего, можно вытерпеть. Но ведь и в каждой комнате свой чай, свои приглашенные и демонстративно неприглашенные.

Совсем недавно испортили и дорогую пятницу. Женя сперва не поняла, почему в редакции так много суетящихся коллег — варят картошку, с рынка соленые огурцы принесли, зелень. Потом появилась киоскерша. От нее многое зависело: все чаще книг всем недоставалось, их разыгрывали, а уж о том, чтобы получить второй экземпляр дефицитного, значит, нужного позарез, издания и речи не было. Если не дружишь с киоскершей. А книги — конвертируемая валюта, за нее в банке дают новые купюры для зарплаты, за нее добываются билеты в театр, ею расплачиваются с певцами и чтецами, когда по праздникам они выступают в издательстве. Это все общественные нужды, есть и личные: врачу, портнихе, мяснику, учителю детей, друзьям, наконец. Но приглашать ее на свой день рождения? Эту хмурую толстую тетку, хамящую без повода, как многие советские продавцы, правда, не всем, а, как говорится, взирая на лица.

Хотя если сравнить ее с именинницей, то, пожалуй, никакой дисгармонии. Тоже толстая, тоже грубая. Сколько сил ушло, чтобы перестать улыбаться ей при встрече, чтобы замедлить шаг и не идти рядом с этой Черновой от метро до работы, даже если опаздываешь. После того как та обругала Женю и все руководство издательства, поручающее неопытной пигалице редактировать высокое начальство. Сначала Женя не догадывалась, откуда такая ревность, ведь Чернова, попросту говоря, ничего в литературе не смыслила, редактировать была неспособна, а с начальственными опусами надо возиться, до пристойного вида необидно для автора доводить. Потом ушлые коллеги растолковали: опытный редактор — это тот, кто умеет автора доить. А пигалица Женя была для нее, в случае с Иваном Ивановичем например, как собака на сене.

Ну и вот, в четыре часа редакция опустела, даже Валерия Петровна виновато проскочила мимо открытой Жениной двери. Все забились в соседнюю маленькую комнату, откуда сразу донеслись обидный смех и глухой стук стаканов. Жене почудилось, что смеются над ней, что упомянули ее имя. Совсем бы не хотелось сидеть вместе с ними, но то, что ее не позвали — до слез обидно. А тут еще запыхавшаяся секретарша главного: «Где ваши? Ты чего не идешь?» Прикусив дрожащую губу, Женя объяснила, что торопится, собралась и, плюнув на дисциплину, на недочитанную рукопись, поплелась домой.

И заметила Машу Майкову, тоже выходящую с вещами — обе не с коллективом. Тяжело, когда твой позор кто-то видит, быть свидетелем унизительного положения другого тоже не сахар, а когда всё вместе? Медленно, не говоря ни слова, добрели до конца коридора. Ждать вместе лифта или спускаться по лестнице уже не было сил, и Женя не выдержала, пробормотала «до свиданья» и спряталась за дверью туалета.

Но сегодня — двойной праздник, предвкушение завтрашнего дня рождения. Правда, государство нарушило его экологию, построило рядом с детским садом химический комбинат: по мелочному, недостойному расчету, исходя из копеечной выгоды перенесло День Конституции именно на 7 октября, чтобы еще два года он сливался с субботой и воскресеньем. Давно уже эти так называемые всенародные праздники воспринимаются только как дополнительный выходной. Да перед ним положен укорот на час, но издательское начальство только тут и вспоминало, что тоже ведь люди, добрело и отпускало в двенадцать или в час дня.