Он взглянул на нее вопросительно, робко.

— Только тогда?

— Да, — отвечала ее улыбка.

— А т… А теперь? — спросил он.

— Ну, так вот прочтите. Я скажу то, чего бы желала. Очень бы желала!

Она записала начальные буквы: ч, в, м, з, и, п, ч, б. Это значило: «чтобы вы могли забыть и простить, что было».

Он схватил ножик напряженными, дрожащими пальцами и, сломав его, начертал начальные буквы следующего: «мне нечего забывать и прощать, я не переставал любить вас».

Она взглянула на него с остановившеюся улыбкой.

— Я поняла, — шепотом сказала она.

Он сел и написал длинную фразу. Она все поняла и, не спрашивая его: так ли? взяла ножик и тотчас же ответила.

Он долго не мог понять того, что она записала, и часто взглядывал в ее глаза. На него нашло затмение от счастья. Он никак не мог подставить те слова, какие она разумела; но в прелестных сияющих счастьем глазах ее он понял все, что ему нужно было знать. И он написал три буквы. Но он еще не кончил писать, а она уже читала за его рукой и сама докончила и записала ответ: Да.

Левин встал и проводил Кити до дверей, пробудившиеся ото сна роботы ехали за ними следом, взявшись за руки.

В разговоре их все было сказано; было сказано, что она любит его и что скажет отцу и матери, что завтра он приедет утром.

На улицах еще было пусто, когда Левин пошел к дому Щербацких. Парадные двери были заперты, и все спало. Он пошел назад, вошел опять в номер и потребовал кофе у II/Самовара/1(8). Левин попробовал отпить кофе и положить калач в рот, но рот его решительно не знал, что делать с калачом. Левин выплюнул калач, надел пальто и пошел опять ходить. Был десятый час, когда он во второй раз пришел к крыльцу Щербацких. В доме только что встали, и II/Повар/89 поехал за провизией. Надо было прожить еще по крайней мере два часа.

Всю эту ночь и утро Левин жил совершенно бессознательно и чувствовал себя совершенно изъятым из условий материальной жизни. Он не ел целый день, не спал две ночи, провел несколько часов раздетый на морозе и чувствовал себя не только свежим и здоровым как никогда, но он чувствовал себя совершенно независимым от тела: он двигался без усилия мышц и чувствовал, что все может сделать. Он был уверен, что полетел бы вверх или сдвинул бы угол дома, если б это понадобилось. Он проходил остальное время по улицам, беспрестанно посматривая на своего наручного I/Стража Времени/8 и оглядываясь по сторонам.

И что он видел тогда, того после уже он никогда не видал. В особенности дети, шедшие в школу, голуби сизые, слетевшие с крыши на тротуар, и сайки, посыпанные мукой, которые выставила невидимая рука, тронули его. Эти сайки, голуби и два мальчика были неземные существа. Все это случилось в одно время: мальчик подбежал к голубю и, улыбаясь, взглянул на Левина; голубь затрещал крыльями и отпорхнул, блестя на солнце между дрожащими в воздухе пылинками снега, а из окошка пахнуло духом печеного хлеба и выставились сайки. Все это вместе было так необычайно хорошо, что Левин засмеялся и заплакал от радости. Сделав большой круг по Газетному переулку и Кисловке, он вернулся опять в гостиницу и, положив пред собой I/Стража Времени/8, сел, ожидая двенадцати. В соседнем номере говорили что-то о новом подразделении министерской полиции и постановке на учет — точно ли они произнесли слово «учет»? — роботов III класса, что-то из разряда развивающего проекта… впрочем, все это было неважно. Для Левина. Он не мог поверить, что соседи его не понимали, что уже стрелка подходит к двенадцати.

Наконец пробило полдень. Левин спустился к подъезду, сел в сани и велел ехать к Щербацким. II/Извозчик/132 знал дом Щербацких и, особенно почтительно к седоку, округлив цепкие манипуляторы с вожжами и сказав «прру», осадил у подъезда. Левин прекрасно знал, что в доме Щербацких роботы II класса не были запрограммированы на эмоции, но ему показалось, что II/Швейцар/42, наверное, все знал — было что-то радостное в красном сиянии его лицевой панели, что-то очень веселое в том тоне, каким он произнес:

— Входите, входите, Константин Дмитрич!

Только он вошел, быстрые-быстрые легкие шаги зазвучали по паркету, и его счастье, его жизнь, он сам — лучшее его самого себя, то, чего он искал и желал так долго, быстро-быстро близилось к нему. Она не шла, но какой-то невидимою силой неслась к нему. За ней спешила Татьяна — из ее Нижнего Отсека слышался отрывок из Шопена, но Левин не слышал эти нежные переливы и видел только ее ясные, правдивые глаза, испуганные той же радостью любви, которая наполняла и его сердце. Глаза эти светились ближе и ближе, ослепляя его своим светом любви. Она остановилась подле самого его, касаясь его. Руки ее поднялись и опустились ему на плечи.

Она сделала все, что могла, — она подбежала к нему и отдалась вся, робея и радуясь. Он обнял ее и прижал губы к ее рту, искавшему его поцелуя. Она тоже не спала всю ночь и все утро ждала его. Мать и отец были бесспорно согласны и счастливы ее счастьем. Она ждала его.

— Пойдемте к мама! — сказала она, взяв его за руку.

Он долго не мог ничего сказать, не столько потому, что он боялся словом испортить высоту своего чувства, сколько потому, что каждый раз, как он хотел сказать что-нибудь, вместо слов он чувствовал, что у него вырвутся слезы счастья. Он взял ее руку и поцеловал.

— Неужели это правда? — сказал он наконец глухим голосом. — Я не могу верить, что ты любишь меня!

Она улыбнулась этому «ты» и той робости, с которою он взглянул на нее.

— Да! — значительно, медленно проговорила она. — Я так счастлива!

И вдруг в комнате появился Сократ. Левин был поражен — он только сейчас понял, что находясь в своем счастливом и лихорадочном состоянии, он совершенно позабыл о своем роботе и оставил его в гостинице одного. Он покраснел и опустил голову; чувство стыда за произошедшее еще более возросло, когда Сократ рассказал о своих приключениях на пути в дом Щербацких.

— Я был задержан человеком… каким-то человеком… человеком с усами… человеком… человеком, — взволнованно произнес Сократ, его глаза дико мигали, — он сказал, что из Министерства, из органов.

— Это был Смотритель? — начал Левин, но тут же растерянно остановился. Он никогда не видел своего невозмутимого робота столь взволнованным.

— Нет, не Смотритель. С ним не было 77-х. Я так и не узнал его форму. Он записал мои данные и затем… затем…

— Сократ? — спросил Левин с растущей тревогой.

— Он сказал, что отныне роботам III класса запрещено ходить без сопровождения.

— Не может быть!

Левин был поражен этой новостью, а Кити с ее детской непосредственностью возмутилась:

— Что же это такой за человек с усиками, чтобы говорить такие глупости? — весело произнесла она, и Татьяна согласно, хотя и тревожно кивнула — она как андроид чувствовала весь ужас пережитого, отражавшийся в глазах Сократа.