— «Касперы» ведь не способны касаться предметов, или забыли?

Мэв задумалась.

— Так что же я могу потрогать? — спросила она.

На красивом старом лице мелькнуло выражение одновременно лукавое и распутное.

— Меня, например.

— Должна вам сказать, — с притворным возмущением объявила она, — что я замужняя женщина.

Его улыбка стала только шире. Это была ласковая и мягкая улыбка, столь же опасная, сколь и согревающая сердце.

— С точки зрения морали, в брачном обете есть оговорка: «пока смерть не разлучит нас».

На Мэв это не произвело впечатление.

— Дело в том, что вы нематериальная девушка. Вы способны касаться нематериального. Меня, например. Если хотите, пойдем танцевать. Тут есть одно местечко, сразу за углом. В том танцзале едва ли обратят внимание на пару «касперов».

Мэв поразмыслила. Она так давно не танцевала.

— А вы хороший танцор? — спросила она.

— Никто не жаловался, — улыбнулся пожилой джентльмен.

— Я хочу найти мужчину, живого мужчину по имени Грэхем Хорикс. Вы мне поможете?

— Бесспорно, я поведу вас в верном направлении. Так вы танцуете?

Уголки губ Мэв тронула улыбка.

— А вы приглашаете?

Костяные цепи, удерживавшие Паука на полу, спали. Обжигающая и постоянная, как при воспалившейся надкостнице, боль, которая заполняла все его существо, начала отступать.

Поднявшись, Паук нерешительно сделал шаг вперед.

В небе перед ним появилась прореха, и он направился к ней.

Впереди он видел островок, а в центре его — гору. Он видел чистейшее голубое небо, качающиеся на ветру пальмы и белую чайку в вышине. Но прямо у него на глазах этот чудесный мир стал вдруг удаляться. Словно бы он смотрел на него в обратный конец телескопа. Мир съеживался и ускользал, и чем быстрее Паук бежал к нему, тем дальше он становился.

Вот он уже превратился в сверкающий камешек в луже воды, а после исчез совсем.

Паук же очутился в пещере. Все контуры казались четкими, много резче и четче, чем в любом другом месте, куда его раньше забрасывала судьба или прихоть. Это место было не от мира сего.

Она стояла на пороге пещеры, загораживая ему выход и путь к свободе. Он ее знал. Это была та самая женщина, которая сидела напротив него в подвальном греческом ресторанчике Южного Лондона, и изо рта у нее вылетали птицы.

— Знаешь, — начал Паук, — должен сказать, у тебя престранные представления о гостеприимстве. Если бы ты попала в мой мир, я бы приготовил тебе обед, открыл бутылочку вина, поставил бы музыку для расслабления и устроил бы тебе такой вечер, которого ты до конца жизни не забыла бы.

Ее лицо осталось бесстрастным — тем более что было высечено из черного камня. Ветер трепал полы старого бурого плаща. Тут она заговорила, и ее голос оказался высоким и одиноким, точно крик далекой чайки:

— Я забрала тебя. Теперь ты позовешь его.

— Позову его? Кого?

— Ты станешь блеять, — пообещала она. — Ты станешь скулить. Твой страх привлечет его.

— Пауки не блеют, — ответил он, сам не будучи уверен, что это правда.

Блестящие и черные, как осколки обсидиана, глаза смотрели на него не отрываясь. Они походили на черные дыры, не выдающие ничего, даже тени информации.

— Если ты убьешь меня, — сказал Паук, — я тебя прокляну. То есть на тебя перейдет мое проклятие.

А сам задумался, может, его и в самом деле кто-то проклял? Интересно, передается ли проклятие как зараза? Скорее всего да, а если нет, то, уж конечно, его можно разыграть.

— Я тебя убивать не стану. Нет, я оставлю это другому.

Она подняла руку, и вдруг оказалось, что на месте пальцев у нее когти хищной птицы, и этими когтями она провела ему по лицу, по груди. Разрывая кожу, острия проникли в плоть.

Боли Паук не почувствовал, хотя и знал, что она вскоре придет.

Алые капли выступили у него на груди, закапали со скулы и подбородка. Глаза щипало. Собственная кровь попала ему на губы. Он чувствовал ее вкус, ее металлический запах.

— Теперь, — произнесла она криком далеких птиц, — начнется твоя смерть.

— Мы разумные существа, — возразил Паук. — Позволь предложить тебе более разумный сценарий, от которого мы оба получим немалую выгоду. — Эти слова он произнес с обаятельной улыбкой. Произнес с убеждением.

— Ты слишком много говоришь. — Она покачала головой. — Хватит болтовни.

А потом запустила коготь ему в рот и резким движением вырвала язык.

— Ну вот, — сказала она, а потом как будто сжалилась, потому что коснулась почти нежно лица Паука, и добавила: — Спи.

Он уснул.

Приняв ванну, мама Рози появилась посвежевшая, оживленная и определенно сияющая.

— Перед тем как отвезти вас в Уильямстаун, можно наскоро показать вам дом? — спросил Грэхем Хорикс.

— Нам нужно возвращаться на корабль, но все равно спасибо, — ответила Рози, которая так и не смогла убедить себя, что ей так уж сильно хотелось принять ванну в доме Грэхема Хорикса.

А мама глянула на часы.

— У нас есть ровно полтора часа, — сказала она. — До гавани не больше пятнадцати минут. Будь любезнее с хозяином, Рози. Мы с радостью посмотрим ваш дом, мистер Хорикс.

Поэтому Грэхем Хорикс показал им гостиную, кабинет, библиотеку, комнату с широкоэкранным телевизором, столовую, кухню и бассейн. Затем открыл дверку в кухне, за которой мог бы скрываться чулан, но за которой оказалась лестница вниз, и проводил своих гостий по деревянным ступенькам в выложенный камнем винный погреб. Он показал им стойки с бутылками, большую часть которых приобрел вместе с домом. Он провел их в дальний конец винного погреба, в голую комнатку, где в стародавние времена, когда еще не придумали холодильники, держали мясо. В леднике всегда было прохладно, с потолка свисали тяжелые цепи, а пустые крюки в стенах показывали, где некогда хранились туши. Грэхем Хорикс вежливо придерживал дверь, пока обе женщины не зашли внутрь.

— Ох, — сказал он вдруг, — только сейчас сообразил. Выключатель-то в винном погребе. Минутку.

На этом он захлопнул дверь и заложил засовы. Потом не спеша выбрал со стойки запыленную бутылку «шабли премьер крю» 1995 года.

Бодрым шагом Грэхем Хорикс поднялся наверх и дал знать троим слугам, что отправляет их в недельный отпуск.

Когда он поднимался в свой кабинет, у него возникло странное ощущение, будто что-то беззвучно ступает за ним следом на мягких лапах, но когда он обернулся, то ничего не увидел. Странно, но от этого ощущения ему стало уютнее. Он нашел штопор, открыл бутылку и налил себе бокал бледно-золотистого вина. Отпил глоток и, хотя раньше никогда не любил красные вина, поймал себя на том, что ему хочется чего-нибудь потемнее и побогаче букетом. «Оно должно быть… — подумал Грэхем Хорикс. — Оно должно быть цвета крови».