— Эти войны происходили давным-давно, надзиратель, — улыбнулась Жанна. — В Греции, более двух тысяч лет назад.

Тюремщик с подозрением пожал плечами, но его успокоили такие имена, как Аристотель и Фукидид. Он старался сурово смотреть на маркизу, но ее голос был монотонным, взмахи веера навевали сон, воздух в камере — неподвижен и влажен.

«Мальчик так изящно завязал платок вокруг своей красивой шеи, — думал Жозеф. — Какие у него гладкие веснушчатые щеки, нежные, раскрасневшиеся».

Его веснушчатые щеки!

Посмотри на меня, любовь моя. Подними глаза. Раскрой губы.

Ему придется подождать. Ее взгляд более медленный, более настойчивый, чем у него, добрался лишь до его груди. Теперь до его плеч. Измеряет их ширину. Вспоминает мускулы и сухожилия. Ласкает его. Терпеливо, замедленно, властно.

Жозеф передвинул стул к концу стола, и это позволило Мари-Лор лучше его видеть. Под ее взглядом на одно мгновение он с притворным зевком откинулся на спинку и потянулся, расправляя ноги и бедра. «Глупо, — подумал он, — но как приятно быть настолько глупым — распускать хвост, как павлин перед подругой. Ты видишь, любовь моя, как жадно, как мучительно, как сильно я хочу тебя».

Ее ресницы затрепетали, губы изогнулись, показывая ямочку в уголке рта. Щеки пылали. Мари-Лор ощущала его состояние и принимала его как поцелуй. Она немного откинулась назад, выставляя вперед бедра, обтянутые желтым бархатом. Навстречу ему, маня его.

Он отодвинулся на прежнее место. Довольно. Он не может это продолжать.

Маркиза перешла к следующему повествованию. Прошло несколько десятилетий древней истории, и теперь греческие государства сражались друг с другом, и это стало называться Пелопоннесскими войнами. Она говорила и говорила об Афинах и Спарте и вероломной Персидской империи. «Так можно и уснуть, — подумала Мари-Лор, — если у тебя нет другого захватывающе интересного занятия. Как, например, рассматривать маленькую складочку на верхней губе Жозефа. Совсем такую же, как у Софи, и какой нет больше ни у кого на свете. Или морщинки в уголках рта, овал его скул, черный шелк зачесанных за уши волос».

Она широко раскрыла глаза. Она увидела несколько серебряных прядей, совсем немного, там, где раньше все волосы были черными.

Это не лишало его привлекательности. Наоборот, они выглядели пртрясающе, делая внешность Жозефа более элегантной, менее мальчишеской. Но она этого не ожидала, не предполагая, что время отразится на нем именно так.

Он пожал плечами, не зная, как она восприняла его изменившийся вид. Он, не отрываясь, пристально смотрел на нее.

Мари-Лор подумала, что можно утонуть в их черной глубине.

А он — что можно пролететь сквозь прозрачные небеса ее глаз.

«Я люблю тебя!»

Он беззвучно пошевелил губами, но Мари-Лор казалось, что он прокричал эти слова в полный голос. Она тихо прерывисто вздохнула, но достаточно громко, чтобы ее мог услышать тюремщик, если бы в этот момент не проснулся, разбуженный собственным храпом.

— Ничего, надзиратель, — снисходительно заверила его маркиза, как будто он пролил вино на торжественном обеде. — Наверное, сегодня действительно слишком жарко для древней истории. Но она доставляет некоторым из нас радость, и, может быть, я сумею заинтересовать вас историей во время следующего посещения.

Она взглянула на карманные часики.

— Подумать только, прошло уже более часа. Как любезно с вашей стороны, месье, позволить мне сегодня провести лишние минуты с мужем. Но не буду злоупотреблять вашим гостеприимством, и… — Она поднялась и поцеловала измученного Жозефа в щеку. — До свидания, дорогой. Нет, не вставай. Прости, что не дослушала твой рассказ о визите месье дю Плесси, но он завтра вечером придет к нам обедать, и, конечно, мы увидимся на следующей неделе.

Обязательно попробуй вишни и трехслойный сыр из этой корзиночки, очень вкусно. И передай мои наилучшие пожелания месье маркизу де Саду. Пойдем, Лоран.

Жанна милостиво позволила ошарашенному тюремщику проводить ее и находящуюся в полубессознательном состоянии Мари-Лор через темные коридоры Бастилии к выходу на душные, грязные улицы Парижа, еще никогда не казавшиеся такими прекрасными.

Ее восторженное состояние духа сразу же угасло, когда на следующий день за ужином она вместе с маркизой и мадемуазель Бовуазен услышала от месье дю Плесси плохие новости.

Судья не только не принял их прошение затребовать торговые книги книготорговцев, но и запретил любые апелляции. Таким образом они лишались доказательств, подтверждающих показания Жозефа о том, где он находился во время убийства, и возможности получить эти доказательства.

— Это для нас серьезный удар, — вздохнула маркиза.

— Не могу этого отрицать, мадам.

— Единственное, что осталось невыясненным, — сказала мадемуазель Бовуазен, — это самоубийство той девушки.

— Здесь нам только удалось узнать, — ответил месье дю Плесси, — что у нее был брат, находившийся в услужении в Каренси. Сначала это, казалось, подавало какую-то надежду…

— … и кончилось ничем, поскольку инспектор Лебран уже установил, что никто не покидал замка в день убийства — Маркиза сама предпочла закончить фразу месье дю Плесси, ибо становилось похоже, что он не скоро с ней справится.

За столом воцарилось мрачное молчание.

Другой новостью — но она никого не интересовала — было письмо от герцога и герцогини де Каренси Овер-Раймон, хвастливо сообщавшее о рождении сына, Альфонса-Луи Шарля Франсуа, графа де Каренси Овер-Раймона, с припиской о том, что герцогиня, переехавшая в новые апартаменты в Версале, будет рада принять там маркизу.

«Значит, она сумела выполнить эту часть плана и без меня», — подумала Мари-Лор. Она пожала плечами. Это не имеет никакого значения. Если не считать того, что герцог и герцогиня являлись ей в ночных кошмарах, они для нее больше не существовали.

— Ни слова о Жозефе, — подняла голову от письма маркиза. — Но послушайте, что она дальше пишет о своем, как она выражается, «долге» представлять семью при королевском дворе.

Неожиданно Мари-Лор почувствовала приступ тошноты, как будто на нее пахнуло мятой. Но на столе не было мяты, только нежные, пахнувшие имбирем взбитые сливки и прекрасный китайский чай.

Однако ей было ясно: что-то подействовало на ее ум, а не на желудок. Какая-то фраза или тон письма герцогини, в котором она чувствовала какую-то своекорыстную заинтересованность. Какое-то слово молнией блеснуло в ее памяти, как электрическая искра между двумя кусками металла.

Но что это за слово, намек на что, на какую разгадку?

«Я глубоко убежден, — писал Жозеф в одном из своих писем, — что есть какая-то вещь, которую я должен вспомнить». В то время Мари-Лор посчитала эти слова всего лишь выражением смятения и беспокойства, по-своему довольно приятного для нее. Однако он был прав. Существовало что-то, что было необходимо вспомнить и ей.