«Боже мой! — подумал он в приливе мертвящего страха. — Я ранен!»

Снова он попятился, чуя, как подкашиваются колени.

Грейтхауз медленно наступал, вытянув руку с рапирой, лицо его было мокрым от пота, в налитых кровью глазах стояли видения других полей битвы, где валялись окровавленные груды тел и голов.

Мэтью сообразил, что надо звать на помощь — этот человек сошел с ума. Если заорать, миссис Герральд должна услышать — он ее не видел сегодня, но предположил, что она дома.

Единственная надежда, что она дома! Он открыл было рот в душераздирающем вопле, но угрожающая масса Хадсона Грейтхауза рванула вперед, замахиваясь рапирой для удара по голове, и Мэтью успел ответить лишь инстинктивно, пытаясь выстроить бешено вертящуюся сборку каких-то сведений о фехтовании, туго зажимая большой палец, туже чем туго, до перелома костей, отмечая про себя дистанцию и скорость, отбил клинком атакующую рапиру. Но вдруг клинок Грейтхауза пришел снизу — серебристый промельк, смертельная комета, и еще раз Мэтью отбил удар, звон наполнил каретный сарай, от сотрясения зубы запрыгали в деснах. Грейтхауз казался завихрением нагретого воздуха, получеловек-полурапира, сверкающая сверху, снизу, слева и справа, жалящая, как змея. И снова Мэтью отбил ее у самой груди, отступил еще на два шага — и уперся в стену.

Не было времени выбираться из западни, потому что разъяренный учитель налетел на него, и за молниями сыпались громы ударов. Мэтью только успел поставить рапиру поперек, и оружие Грейтхауза ударило в нее, сцепилось сильное с сильным, противник давил с сокрушительной мощью. Мэтью изо всех сил держал клинок, стараясь устоять против уже понятого намерения Грейтхауза — выбить у него оружие одной только грубой силой. Лезвия скрежетали, сражаясь друг с другом, сталь по стали. Мэтью казалось, что сейчас у него вывихнется кисть. Лицо Грейтхауза и горящие глаза казались ему демоническими планетами, и неожиданно, в тот момент, когда казалось, что голова вот-вот лопнет, пришла нелепая мысль, что противник пахнет козлом.

Внезапно давление на рапиру прекратилось.

— Ты убит, — сказал Грейтхауз.

Мэтью заморгал. Что-то острое кольнуло его в живот, он посмотрел вниз и увидел черную рукоять шестидюймового кинжала, зажатого в левой руке учителя.

— Кто прячет документы, — пояснил Грейтхауз с натянутой улыбкой, — а кто ножи. Я только что вспорол тебе живот. Через несколько секунд твои внутренности хлынут наружу — тем быстрее, чем громче будешь вопить.

— Красиво, — сумел сказать Мэтью.

Грейтхауз отступил и опустил рапиру и кинжал.

— Никогда, — сказал он, — никогда не подпускай противника вплотную. Ты понял? Делай что хочешь, но чтобы он был на расстоянии клинка. Видишь, как у меня большой палец запирает хват? — Он поднял левую руку, показывая, как она держит рукоять. — Только перелом руки мог мне помешать вспороть твою хлебную корзину — и можешь мне поверить, именно в брюхо попадет тебе кинжал при такой плотной схватке. Рана болезненная, мерзкая — и заканчивает любой спор.

Мэтью вдохнул воздух — каретный сарай завертелся вокруг. Если упасть сейчас, он не услышит окончания — а потому, видит Бог, он не упадет. Пусть колено дрожит и спина гнется, но на ногах он устоит.

— Ты как? — спросил Грейтхауз.

— Ничего, — ответил Мэтью, изо всех сил стараясь стиснуть зубы. Тыльной стороной руки он стер пот с бровей. — Не слишком джентльменский способ убить человека.

— Джентльменских способов убивать нет. — Грейтхауз сунул кинжал в ножны на пояснице. — Теперь ты видишь, что такое настоящий бой. Если можешь вспомнить технику и использовать ее — отлично, это тебе в плюс. Но драка всерьез, когда либо ты убьешь, либо убьют тебя, — это столкновение мерзкое, грубое и обычно очень быстрое. У джентльменов бывают дуэли, где пускают кровь, но я могу тебе обещать — скорее даже предупредить, — что наступит время, и ты скрестишь оружие с негодяем, который постарается всадить тебе в брюхо короткий клинок. Когда ты увидишь этого негодяя, ты его узнаешь.

— Кстати, о джентльменах и о времени, — произнес спокойный голос с порога, и Мэтью оглянулся на стоящую в солнечном луче миссис Герральд. Давно ли она там стоит, он не знал. — Я думаю, для вас, джентльмены, настало время завтракать. Мэтью, у тебя на левом ухе рана.

Она повернулась, царственная даже в домашнем платье с белыми кружевами на воротнике и манжетах, и направилась к дому.

Грейтхауз кинул Мэтью чистую тряпицу.

— Царапина. Ты не так уклонился.

— Но я же хорошо фехтовал, правда? — Он увидел, как скривился Грейтхауз. — Ну хотя бы прилично?

— Ты нанес всего один атакующий удар. То есть попытался нанести. Слабый и совершенно неправильный. Ты не держал корпус, представлял собой широкую цель. Надо помнить: держи корпус тонким. Ты ни разу не шагнул вперед на встречу атаке, даже в порядке финта. Работа ног — сплошной панический испуг, и ты все время отступал.

Он взял у Мэтью рапиру, вытер ее и сунул в ножны.

— Так что, — спросил Мэтью слегка возмущенно, чтобы скрыть разочарование, — я все делал неправильно?

— Я этого не сказал. — Грейтхауз повесил рапиру на крюк. — Два раза ты мои удары парировал как надо, и некоторые мои финты разгадал. А остальное — да, никуда не годится. Будь это схватка даже со средним фехтовальщиком, ты бы шесть раз был проколот. С другой стороны, я же открывался несколько раз, и ты даже не попытался этим воспользоваться. — Он посмотрел на Мэтью, вытирая свою рапиру. — Только не говори, что ты этих возможностей не видел.

— Я ж вам говорил, что я не боец.

Чем больше он прижимал ухо, тем сильнее саднило, и он оставил ухо в покое. На тряпке отпечаталось кровавое пятно, но рана не была такой большой и страшной, как ощущалось.

— Возможно. — Грейтхауз вложил рапиру в ножны и повесил на крюк. — Но я сделаю из тебя бойца, хоть ты и упираешься. У тебя природная скорость и чувство равновесия, весьма многообещающие. И хорошее чувство дистанции. Мне нравится, как ты держал оружие, не заваливая. И ты намного сильнее, чем кажешься, должен тебе сказать. Самое важное — что ты не дал мне тебя смять, и дважды я всерьез пытался выбить у тебя оружие. — Грейтхауз кивнул: — Пошли поедим и вернемся сюда через часок.

Кошмар не кончился, понял Мэтью с упавшим сердцем. Он прикусил язык, чтобы не говорить ничего такого, о чем впоследствии пожалеет, и вышел за Грейтхаузом на свежий воздух.

Интересное вышло утро. Когда Мэтью получил выведенную из стойла Сьюви, мистер Вайнкуп передал ему ночные новости. Трое владельцев таверн, в том числе Мамаша Мунтханк, отказались закрываться в восемь вечера и были отведены в тюрьму констеблями, которых возглавлял сам Лиллехорн. Между служителями закона и братьями Мунтханк возникла битва — они доблестно рвались освободить свою mater, а потому оказались вместе с ней за решеткой. Но праздник, как рассказали Вайнкупу, только начинался. Не было еще десяти, как за решеткой оказались еще двенадцать мужчин и две проститутки из Нью-Джерси, и еще много народу, отчего тюрьма превратилась в место веселья толпы. Один констебль, пытавшийся задержать группу нарушителей указа на Бридж-стрит, был наказан ногами на булыжнике и огорчен содержимым ночного горшка. Сити-холл забросали гнилыми помидорами, а после полуночи в окно особняка лорда Корнбери влетел булыжник. В общем, приятный летний вечерок в Нью-Йорке.