Люди всегда знали об этом. Люди знали и боялись нас. И правильно делали.

Здание, где располагалась студия, спало. Охранник на вахте уснул тоже, стоило мне войти в вестибюль, пустой и гулкий. Турникет крутанулся сам собой, едва я к нему приблизилась. Лифт послушно поднял меня на этаж, такой же пустой, пожирающий всякие звуки. Камеры слежения щёлкали, перезагружаясь, когда я появлялась в их ракурсе, и снова начинали записывать пустой коридор, когда я проходила мимо. Конечно. Я дикая тварь из дикого Леса. Я умею не оставлять следов.

Нужная дверь отворилась сама. Я знала, что Айс один. Мне не надо было считывать информацию, я просто знала, что он один. Рано или поздно наступает момент, когда отпадают всякие сомнения, и ты просто знаешь, что творится вокруг тебя, и делаешь только то, что нужно. Удивительное чувство постигает тебя тогда: чувство встроенности в судьбу мира, чувство винтика, знающего своё место. Казалось бы, ничего общего со свободой. Но отчего-то ощущается так же. Свобода – осознанная необходимость. Человеческие мыслители иногда удивительно точны в своих определениях.

Айс сидел за компьютером, на голове – огромные наушники. На мониторе ползла спектрограмма: он слушал черновик записанного за день материала. Ничего не правил, просто слушал и переключался с окна на окно. На одном мелькнул знакомый мне форум. Форум Пана. Я не удивилась. Я уже знала всё: и что это он вёл его, и зачем. И про стрелка из кустов, и про того, кто давал ему команду «пли!». Почему я не догадалась сразу? Ведь ещё в самую первую встречу Айс звал меня не куда-нибудь, а на форум Пана, но я тогда не услышала его и ничего не поняла. Я совсем не умею думать. За столько веков я разучилась логически мыслить, строить догадки и понимать. Я хищник. Я зверь. Я думаю носом и предчувствую инстинктом. Если бы мне вовремя попались носки Айса, я бы, без сомнений, узнала о нём всё. Но они не попались. И теперь поздно об этом жалеть.

Всё сложилось только теперь. Мозаика. Церковь, построенная на крови. И что было бы, если бы Холодов в Коломенском не промахнулся? Но теперь ему придётся искать другого стрелка, а времени у него нет. Потому что я здесь. И я не промахнусь.

В углу стояло широкое мягкое кресло, я забралась в него, подобрала под себя ноги, положила подбородок на колени и стала ждать, полуприкрыв глаза. Я – рысь, я – кошка. Мне некуда торопиться, я – нежить, в запасе у меня вечность.

Он обернулся через какое-то время. Всё-таки что-то было в нём – интуиция или ещё что, не знаю, – но он не был бы Айсом и не добился бы всего в жизни, не обладай этим. Почувствовал меня затылком. Почувствовал и обернулся. Но тут, разумеется, нервы подвели: вздрогнул и рывком снял наушники. Стало слышно музыку, Ём как раз играл соло на мандолине. Отлично играл. Как всегда.

– Ты как вошла? – спросил он, и я лениво приоткрыла глаза.

– Нам надо поговорить, – сказала, фокусируя на нём взгляд. Это мне удалось не сразу. Я чувствовала, что человеческое во мне сдаёт. Зрение становилось размытым, сумеречным. Зато я хорошо, отчётливо, в таких тонкостях чуяла его запах. И его страх. Запах страха – ммм!..

– Ты как сюда попала? – не унимался Айс. – Тебя кто пустил?

До чего дурацкие вопросы занимают порой даже умных людей. На удивление дурацкие вопросы.

– Не кричи, – поморщилась я и опустила с кресла ноги. – Голова разболится. У тебя.

– Ладно, какая разница. – Он взял себя в руки. – Мне некогда. Ты мешаешь. Уходи.

– Однако придётся, – сказала я. – Говорить придётся.

Мои движения и речь стали неспешными и текучими. Я сама собой наслаждалась, наслаждалась минутой. Когда ещё такое повторится? Или когда ещё я смогу это всё так хорошо осознавать? Если всё, что я хочу сделать, сейчас совершится, есть вероятность, что больше никогда. Лес не прощает такого. Лес поглотит меня, у меня вырастет хвост длиной в километр, а сознание и память покинут меня навеки. Но мне всё равно. Зато Ём будет в безопасности. Разве это не стоит жизни – моей жизни?

Его лицо разгладилось. Он положил наушники, откинулся в кресле и стал смотреть, как я к нему приближаюсь.

– Ну ладно. Ты всё равно меня отвлекла. Давай выкладывай, что за балаган. Времени у меня мало.

Он, конечно, был не прав. Времени у нас было предостаточно. Время исчезло. Мы заняли свои роли – винтики в судьбе, частицы пищевой цепи, и время для нас перестало существовать. Это большое заблуждение человека, что у него есть история и время. Время существует только для личностей. Оно существует для свободных. А для одинаковых биологических частиц в пищевой цепи одинаково, что сегодня, что завтра – времени нет.

В этот момент трек кончился, и музыка стихла. Стало глухо, как в коробке, обитой бархатом. Даже от моих движений не было звуков. Я шла, пока не приблизилась к нему вплотную. Остановилась так, что он мне в живот дышал, сидя в своём крутящемся кресле. Он поднял голову и посмотрел на меня с дурацкой ухмылкой. Весь его страх потух. Он решил, что я пришла отдаться ему. Что я так долго хотела его и вот не выдержала. Сама пришла. Его взгляд только об этом и говорил. Я усмехнулась и облизнула пересохшие губы.

– Помнишь, Айс, ты о новой религии говорил, – начала я, чувствуя, как от напряжения дрожит у меня голос. – И церковь помышлял создать, какой не было до сего дня. На поиске и озарениях другого помыслил ты создать церковь. Зацепившись за кончик плаща, вознамерился ты влезть в вечность. Карьера тёзки не даёт покоя? Но как же мог ты забыть: прежде чем пропоёт петух, трижды отречёшься ты от Него. Помнишь?

– Ты рехнулась, нет? – Улыбка пропала с его лица, оно стало пластмассовым. – Ты чего сюда припёрлась? Бредить?

– Это не бред, Айс. Я знаю всё. Я знаю, кто ты и кто Ём. Я знаю, кто такой Пан. И я знаю, что бред порой может становиться реальней любой реальности. Да и тебе ли не знать это? Тебе, кто запустил Пана в люди?

Он пружинисто вскочил на ноги и толкнул меня в грудь. Я не ожидала – отлетела к столу, но это меня только раззадорило. Как тех шавок в электричке, когда я их шарахнула. Ага, что-то интересное началось.

– Слушай, тебе лечиться пора, я это всегда знал. Мне надоело, я охрану зову. – Он снял трубку с маленького аппарата у двери, но не успел сказать и слова, как тяжёлая железная пирамида, подставка под ручки, грохнулась об аппарат, и он разлетелся на куски. Айс отпрянул, в ладони у него осталась трубка. Кажется, он вскрикнул высоким голосом, но я не уверена: во мне всё стучало, долго сдерживаемое звериное рвалось со дна, из глубин, изо всех щелей души, или что там у нас вместо этого органа, – та самая природа, которую некогда звали Аркудой, которую смертно боялись, изображали разъярённой медведицей с женскими грудями, приносили ей в жертву петухов и первую убитую на охоте оленуху – хотя что мне до петухов и оленей? – та самая, которую никто никогда не познал и не сможет, не приручил и не сможет. Мне требовалась вся воля, чтобы держаться, чтобы ещё немного подождать, мне ещё кое-что хотелось от Айса узнать.

– С цепи сорвалась? – орал он. – Истеричка! Да я тебя упеку, никто не найдёт! Чёрт, не хватило времени тобой заняться. Я в полицию звоню!