— Сними их скорее, — бросил он брату, а сам отошёл.

Уже долгие месяцы великий чародей вёл охоту за предательницей, он устал и жаждал покоя. Слишком долго длилась его война… Бельфагрон одёрнул себя, сжал чугунный посох до боли в руке. Что за гниль пробралась в душу? Это предательница? Ментальный яд, которым она незаметно поподчивала его? Воистину разложение Тильнаваль было заразно!

Возведя очи горе, чародей увидел радужного ткача, кой всё это время следил за пыткой, столь неподвижный и беззвучный, что Бельфагрон забыл о нём. Эльф достал из-за наруча артефакт в виде серебристой линзы, по стеклу которой перемещались словно, играя в догонялки, разноцветные солнечные зайчики. Держа вещь на ладони, он направил сквозь неё поток мысли. Только так можно было общаться с существом из иных измерений, чей разум невероятно отличался от эльфийского.

Тот, кого называли радужным ткачом, понял, — вскоре ему придётся плести паутину. Как только эти странные существа определятся с точкой, в которую им хотелось бы попасть. Тот, кого называли радужным ткачом, с любопытством следил за всем, что происходило в пространстве округ, следил и не понимал, для чего сии создания творили друг с другом столь сложные манипуляции. Что это был за обычай, откуда он взялся, что символизировал? Он не понимал, но очень хотел понять, постичь разумы столь чуждые его собственному и всему, что он прежде знал.

— Он отравлен…

Бельфагрон обернулся, сомневаясь, что действительно услышал эти слова.

— И вас он тоже травит, — прохрипела Тильнаваль, глядя на своего мучителя. — Он отравляет всё вокруг себя. Бесконечная ненависть, гнев, страх… всё это питает тьму в его душе, истекает наружу гнилостным потоком… Он и вас уподобил себе… Я не понимала, пока не дотронулась до Сердца, какой глупой была. Но когда дотронулась… Сердце — это любовь, Бельфагрон, оно есть сострадание, оно есть самопожертвование, всепрощение, жертвенность. Сердце никого не сокрушит, никого не уничтожит, оно слишком любит всех нас, даже тех, кто этого не заслужил. Сердце — это любовь матери к своим детям и великая скорбь по каждому из них… им нельзя обладать.

— Яд проистекает из твоих уст, Тильнаваль. Яд слабости, извращённости, человеколюбия.

Вторая перчатка спала с онемевшей руки Тильнаваль и Бельфагрон немедля подавил женщину своей волей. Прежде сильная, ныне она была сломана и податлива что мокрая глина. Безо всякого сопротивления эльф вытянул из головы предательницы необходимое знание и передал его радужному ткачу. Порождение сопредельных сфер немедля запустило пальцы в страшную пасть и потянуло оттуда нити. Паук стал карабкаться на деревья, чтобы развесить между ними основу грядущей паутины.

Чародей устало потёр глаза, теперь ему оставалось только покончить с предательницей. Но прежде…

— Мы с Саутамаром всё поняли довольно скоро, но надежда горела в нас до последнего времени. Мы жаждали объяснения, чего-то, что мгновенно разрушило бы крамольные мысли о тебе и всему придало бы иной смысл. Мы на всё были готовы ради тебя, наша милая младшая сестрёнка, а ты… Здесь твоя вечность бесславно обрывается, Тильнаваль. Почтенная Мелитиль будет горевать тысячу лет, отец тоже нескоро обретёт покой, но тайна, которую мы сохраним, нанесла бы им куда более тяжёлый удар. Жаль, всех воинов, что пришли с нами, придётся убить ради этого. Не благодари.

Бельфагрон подступил к сестре, от коей отрёкся, отставил посох, возложил одну ладонь на кору дерева, а другую на её лоб, чтобы прижать голову поплотнее. Он не желал больше мучать Тильнаваль, шип войдёт в мозг быстро…

Протяжный вой разнёсся над лесами, очень глубокий, сильный, грозный вой. Эльфы, знавшие все лесные голоса наперечёт, насторожились.

— Что-то ломится сквозь подлесок! — Крикнул один из дозорных с древесной кроны. — Это медведь… нет!

Бельфагрон несколькими словами сплёл чары, что позволяли ему прозревать ауры, но вместо чего-то живого увидел приближавшееся пятно пустоты, сферу, расталкивавшую энергии Астрала как пузырёк воздуха в воде.

Дозорный выпускал стрелу за стрелой, метя в мохнатую спину, тетива жалобно гудела, но ни один стальной клюв не мог настичь цель. Существо вырвалось из нижнего яруса леса, эльф успел разглядеть пару жёлтых глаз и огромные когти, вонзившиеся в кору. Он совершил прыжок назад через голову, приземлился на ноги, но продела ещё несколько кувырков, дабы сохранить кости в целости, прежде чем вскочил и отправил в полёт две последние стрелы. Колчан был пуст, отбросив лук, дозорный выхватил саблю.

— Волк-оборотень! — крикнул он.

Существо уже было на земле, оно выметнулось из-под листвы на проплешину, и эльфы спустили тетивы. Попали не все, но обычно и одной терновой стрелы хватало, чтобы убить. К наконечникам таких стрел крепились крохотные семечки красной тернии, которые, вкусив крови, молниеносно разрастались своими жёсткими побегами, разрывая плоть, органы, отрывая мышцы от костей и раздирая шипами тело изнутри.

Даже одна стрела могла подарить жертве быструю, мучительную смерть, а в грязно-белую спину чудовища вошло четыре. Шкура вздулась там буграми, сквозь неё полезли окровавленные побеги, волк завизжал, но не пал и набросился на ближайшего стрелка. Когтистая рука-лапа ударила эльфа под подбородок так, что средний и безымянный пальцы выглянули у несчастного изо рта; одним движением челюсть была выдрана, язык вывалился на грудь, а вторым движением Сорокопуту снесло голову.

В оборотня стреляли и тело его приобретало всё более гротескные, неправильные очертания, красная терния прорастала меж костей, сковывала суставы, но тварь всё равно двигалась. Она успела оборвать ещё два бессмертия, прежде чем стала неподвижным уродливым комом.

Бельфагрон приблизился, держа посох наготове, сфера в набалдашнике тревожно пульсировала.

— Я повидал несчастных, поражённых проклятием лунного оборотничества, — говорил он тихо. — Ты похож на них, но ты — не они. Что ты такое?

Он остановился, ощутив, что следующим шагом войдёт в сферу астрального вакуума и лишится Дара. Из пасти чудовища уже проросли красные извивистые лозы, огрубевшие, ощетинившиеся шипами. Но даже при ранах столь тяжких оно жило, бешено вращало глазами, с сопением выталкивало через ноздри кровь, а затем вдруг взглянуло прямо на чародея и тот к ужасу своему обнаружил во взоре свет чистого, постижимого разума, которого чудовища должны быть лишены.

— Добейте это! — приказал Бельфагрон, отступая.

Эльфы обнажили сабли, они набросились на чудовище и принялись рубить его с остервенением, мараясь в горячей крови. Сталь кромсала шкуру, мышцы и сухожилья, с лязгом билась о кость, рассекала побеги тернии, пока тело врага не превратилось в кровавое месиво. Бельфагрон следил со стороны, ожидая, когда вместе с жизнью погаснет и астральная аномалия, но тщетно. Сорокопуты отступили от останков запыхавшиеся, грязные, с безумными глазами, как после тяжёлой битвы. Но плоть зверя продолжала жить, что-то теплилось в ней, пульсировало.

— Назад! — воскликнул чародей.