— На это я ничего не могу ответить, помыслы королевской четы сокрыты ото всех в мире. Хотел бы сказать, что в них есть великая мудрость, недоступная нам, однако… после того, что она сотворила, не могу. Отец допускает вероятность переворота.

— После стольких веков священного союза? — Тильнаваль отказывалась верить.

Нетопыри спали, прицепившись когтями к потолку, внизу же горел костёр и отдыхали эльфы.

Послышался условный звук от стоявшего на часах Чернокрылого, — Шергрев привёл своих соглядатаев с ночной разведки. Так случалось каждый раз, когда отряд находил ночное убежище близ горных поселений. Гоблины уходили на разведку, проникали за неприступные стены, подслушивали и подсматривали.

— Мы нашли их, господин Бельфагрон, — тихо и довольно поведал Шергрев.

Сорокопуты обратили на него взоры.

— Они там, в городе, — рассказывал лазутчик, подсаживаясь к огню, принюхиваясь, — отряд, именно такой, какой нам описали. Десять Лиственных Драконов, три Филина и пара дюжих мохобородов, которые поочерёдно несут ковчег с реликвией.

Эльфы ждали подробностей.

— Нам было непросто, — продолжал гоблин, стягивая капюшон с уродливой головы и щурясь, — но талисман, что вы дали, помог. Судя по всему, Филины всё время отводят от себя чужие взгляды. У гномов рядом с ними начинает болеть голова. Нам удалось подслушать, что в дорогу выйдут завтра. Путь выше в горы только один, — не лучший, но единственный. Там, на северо-востоке есть опасное ущелье. Они будут ждать засады и, если вы дозволите, мы их не разочаруем.

Бельфагрон собственноручно наполнил и подал Шергреву миску с похлёбкой, тем оказав честь.

— Нельзя забывать, братья, — напомнил он, — что против нас станут наши сородичи. Смерть каждого эльфа — есть великая трагедия, но во имя высшей цели, все мы должны быть готовы принести эту жертву.

Тильнаваль ожидала услышать хоть одно слово против, но воины дома Сорокопута хранили молчание.

* * *

Они вылетели засветло, достигли места первыми и, устроив нетопырей в укромной расщелине, заняли позиции. Гоблины и Чернокрылые Сорокопуты спрятались на дне, по сторонам от дороги. Зеленокожих сокрыла их собственная, такая чуждая эльфам, но зато неощутимая волшба, а на сородичей Бельфагрон наложил свои чары. Они с Тильнаваль устроились на одном из уступов в стенах ущелья, также под покровом магии. Старший из сынов Ойнлиха не боялся, что Филины слишком рано почувствуют его присутствие.

— Их трое, — говорила Тильнаваль, — целых три Филина.

— И? — улыбнулся он уголками рта. — Продолжай.

— А нужно сказать ещё что-то? Это Филины, брат.

— Филины, — улыбка Бельфагрона стала шире, в ней прибавилось надменности, — большие страшные птицы, не то что мы, маленькие хрупкие воробушки. Да только пусты твои тревоги, сестрица.

Вдалеке появился отряд, медленно двигавшийся по узкой дороге. Чары, которыми Филины укрывались, были сильны, но взор Бельфагрона пронзил их и пересчитал всадников. Всё совпадало. Королева послала охранять Сердце десяток витязей из воинского братства Лиственных Драконов, и троицу чародеев, выпестованных её сыном.

Драконы были славны своей безудержной отвагой и непревзойдённым мастерством в открытом бою; лучшей тяжёлой конницы Лонтиль не имел. Филины же считались самыми могучими боевыми чародеями. Глава их дома Гильдарион Алтуан выбирал лишь самых сильных и одарённых из всего эльфийского рода, требуя не только традиционных практик, но и познаний в противоестественной, «цивилизованной» магии людей.

Бельфагрон ясно видел драконьи головы, изображённые на панцирях витязей ярко-зелёной эмалью, видел длинные копья, раскрашенные в зелёную и жёлтую полосы, тяжёлые доспехи, которые несли на себе самые большие и крепкие далиары Лонтиля. Видел он также и трёх всадников, покрытых чародейской бронёй из зеркального, фиолетового металла, облачённых в шлемы с полумасками в виде филиновых клювов; их укороченные посохи обладали лезвиями секир. При надобности птенцы гнезда Алтуанова могли ворваться в середину битвы, чтобы раскалывать врагам черепа, а не посылать заклинания издали. Бельфагрон уважал их отвагу, но считал глупцами, а потому это уважение странно переплеталось с презрением.

— Я готов, Тильнаваль.

Замысел их был прост: старший брат ударит из-за полога могучим заклинанием, которое обратит витязей и мохобородов статуями, — слепыми, неподвижными, но живыми. Филины не поддадутся и бросятся в бой трое против одного. В это время Чернокрылые доберутся до ковчега чтобы забрать из него Сердце. И если Лиственных Драконов чары потом отпустят, то Филинов, к великой скорби, придётся убить, — оставлять свидетелей было недопустимо.

Но всё произойдёт, лишь только если Тильнаваль будет уверена. Для этого её и послали вместе со старшими, — Сердце незримо ни для кого кроме тех, в ком жива частица божественного. Эту частицу она унаследовала от своей матери айонны Мелитиль.

— Тильнаваль?

Держа его за руку, дева-эльф тоже могла видеть сквозь завесу: красочные ауры чародеев; красивые, но не столь яркие ауры воинов; смазанные сущности не-эльфов. Она всеми силами желала разглядеть истину, ради которой её послали на миссию, и всё же… всё же мысль о крови сородичей, что прольётся, как только она вынесет приговор, не оставляла дочь Эгорхана Ойнлиха.

— Тильнаваль?

На глазах выступили слёзы, сделавшие взор мутным, и больше ничего разглядеть не получилось, даже аур.

— Тиль…

— Я не вижу.

На светлом лике брата отразилось беспокойство.

— Ты уверена?

Несколько мгновений немоты стали самыми страшными в её жизни. Как объяснить брату, что даже божественная кровь не позволяет легко обнаружить Сердце? Как он будет смотреть на неё, подведшую свой дом… что скажет отец?

— Да. Я уверена, Сердца при них нет.

Тяжёлое молчание было красноречивее любых слов, — если младшая сестра ошиблась, эльфийский народ потеряет ценнейшую реликвию навсегда. Но Бельфагрон не стал переспрашивать, его вера в Тильнаваль хранила непоколебимость.

Отряд королевы неспешно проник в ущелье, Филины были наготове, но не в их силах оказалось разгадать иллюзии, сотканные чародеем куда более искусным. Напади Сорокопуты сейчас, у них были бы шансы воплотить задуманное, однако Бельфагрон, за которым было последнее слово, так его и не произнёс. Отряд прошёл дальше и исчез из виду.

Когда Сорокопуты собрались вновь, Саутамар пребывал в состоянии растерянности, которая у тёмного эльфа всегда шла рука об руку с гневом. Он взирал на брата и сестру бешенными глазами и его плотно сомкнутые губы подёргивались.

— Возвращаемся.

Путь домой был ужасающе, несправедливо скорым, тихим, страшным. Каждый из них, от гоблина-лазутчика до отпрыска самого Ойнлиха, нёс в себе мысль о провале и неизбежном наказании. Сорокопуты не признавали единоличной вины, как не признавали единоличной заслуги, — они шли на войну отрядами, воевали отрядами, побеждали и проигрывали все вместе. Никто не мог помыслить, что в неудаче была виновата одна только Тильнаваль, но именно так младшая дочь и думала всю дорогу. Она с ужасом воображала, как предстанет перед Великим Сорокопутом, как будет говорить ему только правду, чистую словно вода горных родников, ибо никак иначе с отцом Тильнаваль говорить не могла. И тогда Эгорхан Ойнлих разочаруется в ней, никчёмной, пустой, бессмысленной девчонке, что подвела всех уленвари.