Снятию Лины с парижских гастролей, куда как руководитель уже поехал Филин, предшествовала такая история…

Воронцовой еще при прежней «власти» дали партию актрисы Мирейль де Пуатье в балете Ратманского «Пламя Парижа». Она должна была танцевать со Скворцовым. Тот был очень плотно занят в текущем репертуаре, но Янин как завтруппы настаивал на его кандидатуре.

Я стал втихаря готовить Родькина на роль Актера. Подумал: у Дениса будет готова партия, у Лины – партнер. Потому что дуэты в том спектакле очень сложные. Ратманский сам никогда не танцевал ничего подобного и, не имея опыта, насочинял такого! Все очень неудобно, накручены одна за другой сложнейшие поддержки: из «стульчиков» выходы в какие-то «рыбки», из «рыбок» в какие-то… В общем, понаставил.

До спектакля осталось несколько дней, Янин вдруг говорит, что Скворцов не может танцевать, мол, готовь Родькина. Денис очень сильный от природы, но он еще неловкий в дуэтах был, без опыта совершенно, тем более в таких сложных.

По злой иронии судьбы премьера моих учеников в «Пламени Парижа» случилась через неделю после назначения Филина на пост руководителя балета ГАБТа. Спектакль шел утром на Новой сцене, но зрительный зал переполнен. Все пришли посмотреть, в какую сторону повернется история Лины.

К моему ужасу, большая часть труппы не только не сочувствовала девочке, попавшей в ужасную ситуацию, а, наоборот, радовалась ее унижению. Мол, из Воронежа приехала и Москву, тут ей сразу и «золото» на конкурсе, и сольные партии, и опека Цискаридзе…

Сначала спектакль шел вполне нормально. Наступил момент, когда Мирейль берет в руки флаг, Актер поднимает ее на «стульчик» и проносит по диагонали. Когда Денис к Лине подходил, я уже понимал, что он очень устал и сейчас ее уронит. А у Дениса рост 190 см… Как Лина оттуда летела вниз, даже вспомнить страшно. Не занимайся она гимнастикой в детстве, точно бы разбилась. Но в последний момент Лина как-то выкрутилась, смягчив свое падение, потом встала, а впереди половина adagio и сплошные верхние поддержки. Дениса от страха просто вырубило. Лина схватила его за руки, встряхнула и стала танцевать дальше…

Как только закончилось эта сцена, по театру уже бежали наши «доброжелатели» с криками «Ура!». Рассказать, как рыдала Лина, когда закончился спектакль, невозможно. Бедный Денис растерянно повторял: «Я устал. Я просто устал, у меня руки отключились».

А у Родькина на ближайшее время было запланировано еще одно выступление в «Пламени Парижа» с другой балериной. Вместе со своим педагогом она бросились к Филину, требуя убрать Дениса. «Ни на что не годен», «бездарь» – самое безобидное, что разносилось по кулуарам.

Помощница Филина подошла к расписанию, когда там толпилось полтруппы, и демонстративно перечеркнула фамилию Родькина в составе грядущего спектакля. Я тогда сказал Денису: «Поверь мне, ты станешь премьером, балерины еще будут стоять к тебе в очереди».

Что же касалось Лины, ситуация была за гранью…

«Добрые» люди без стыда и совести, выливали ушаты грязи на меня и моих учеников. Не уставали им повторять: «Все только потому случилось, что вы с Цискаридзе работаете. Он ничего не умеет! Работали бы с хорошим педагогом, у вас все бы сложилось». Это был жуткий прессинг, просто чудовищный, настоящая травля. Я и сегодня с содроганием вспоминаю то время…

Под предлогом обсуждения предстоящей поездки в Париж Филин срочно собрал педагогический конклав. Про это собрание мне даже не нашли нужным сообщить. На нем кто-то из «доброжелателей» предложил вынести на голосование участие некоторых артистов в гастролях. Каких именно артистов, было понятно. В результате Родькина разжаловали в глухой кордебалет, а Лину, которая вообще ни в чем не была виновата, большинством голосов сняли с поездки. Ничего подобного происходящему история Большого театра не знала.

По театру поползли слухи, что у меня надо забрать не только учеников, но и «семёновский» класс. Я пошел к Филину: «Ты пока танцевал, занимался только у меня последние годы. Ты же не ходил к этим „великим“ педагогам. Что же ты сейчас…» – «Но ты понимаешь, что против тебя все?» – с пафосом произнес он. «А ты что, не руководитель?» – «Я не собираюсь идти против коллектива!» – «Но как ты мог так поступить с Воронцовой?!» – «Это решение педагогического коллектива, а не мое», – важно, с явным удовольствием заявил Сергей Юрьевич.

21

На фоне этих событий меня пригласили участвовать в одной весьма популярной телевизионной программе. Обсуждая ситуацию, сложившуюся на тот момент вокруг Цискаридзе и его учеников в ГАБТе, я сказал, что в нашей труппе, как и в природе, есть свои Шерханы и Табаки, шавки, которые иной раз так доводят, борясь за место под солнцем, перешагивая через все моральные нормы, что порой хочется взять автомат и применить его по назначению. Разве я мог абстрагироваться от воспоминаний о том, как только что линчевали моих учеников?!

Прекрасно понимая, как это высказывание будет интерпретировано «доброжелателями», я тут же пояснил, что не я собираюсь выносить им такой приговор, но что, если бы таких людей приговорили к гильотине, моя рука бы не дрогнула.

Конечно, то была эмоция, формула речи, реакция на театральный беспредел, но что тут началось! Филин без промедления протрубил об очередном педагогическом сборе. Мне передали, что я обязан на нем присутствовать, правда, не уточнили, по какому поводу. Однако нашелся человек, который предупредил меня о готовящейся провокации. Филин намеревался рассорить меня в пух и прах со старшим поколением ГАБТа. Как педагог, работающий в театре на полставки, юридически я имел право проигнорировать такое «приглашение» и не пошел на совещание.

Мое отсутствие не охладило пыла художественного руководителя. Филин заявил собравшимся, что, выступая на днях на телевидении, Цискаридзе плохо отзывался о театре, коллегах и, мало того, призывал всех расстрелять; что эти высказывания выходит за все рамки и пора Цискаридзе наказать.

Но для того, чтобы вынести Цискаридзе выговор с общественным порицанием, с прицелом на бесславное и громкое увольнение его из Большого театра, Филину надо было получить письменное заявление от педагогов ГАБТа. На чью-то реплику, что надо бы прежде посмотреть эту программу, Филин вообще не отреагировал, заявив, что он озвучивает мнение руководства.

Еще любопытная деталь того совещания: в кабинете Сергея Юрьевича на журнальном столике были аккуратно разложены несколько экземпляров газеты с его большим интервью. Материал состряпала моя давняя знакомая критикесса – обоСревательница. Крупным шрифтом был набран подзаголовок, что место худрука балета Большого театра занято на пять лет и что Цискаридзе может успокоиться по этому поводу. Эти газеты «от