Реджинальду удалось чуть повернуть голову и взглянуть на меня.

– Хэйтем, я старался делать то, что было правильным, – сдвинув брови, прохрипел он. – Ты ведь в состоянии это понять?

Я смотрел на него и горевал, но не по нему, а по детству, которого он меня лишил.

– Нет, – ответил я, наблюдая, как свет жизни уходит из его глаз.

Я надеялся, что мое бесстрастие он унесет с собой туда, где вскоре окажется.

– Мерзавец! – выкрикнула Дженни.

Она встала на четвереньки. Как и поза, ее речь больше напоминала звериное рычание.

– Радуйся, что я не оттяпала твои яйца!

Вряд ли он ее слышал. Этим словам суждено было остаться в нашем бренном мире, который Реджинальд Берч уже покинул. Он был мертв.

Из коридора донесся какой-то шум. Я перешагнул через тело Реджинальда и рванул дверь, готовясь встретить караульных, которым до поры до времени удавалось затаиться. Но я ошибся. Вместо них я увидел Монику и Лусио, шедших по коридору с узлами в руках. Холден вел их к лестнице. Вид у матери и сына был изможденный – сказались месяцы, проведенные в замке, где с ними явно обращались не как с гостями. Увидев тела убитых караульных, валявшиеся на лестнице и в передней, Моника сдавленно вскрикнула и зажала рот.

– Прошу прощения, – сказал я.

Я не сразу сообразил, что извиняюсь перед матерью и сыном. За что? За то, что ошеломил их своим появлением? За мертвые тела? За то, что долгих четыре года они пробыли узниками Реджинальда?

Лусио наградил меня взглядом, исполненным нескрываемой ненависти, затем отвернулся.

– Вам незачем извиняться, сэр, – ответила Моника на ломаном английском. – Спасибо вам, что мы наконец-то свободны.

– Если вы согласны подождать до утра, мы уедем все вместе. Холден, ты не возражаешь?

– Ничуть, сэр.

– Думаю, мы не станем дожидаться утра, – сказала Моника. – Соберем все необходимое и отправимся домой.

– И все же я прошу вас подождать, – сказал я, слыша, как устало звучит мой голос. – Несколько часов не сделают погоды. Утром мы уедем все вместе. По крайней мере, так будет безопаснее для вас.

– Нет, сэр.

Мать и сын поспешили к лестнице. Там Моника обернулась и сказала:

– Думаю, вы и так достаточно нам помогли. Мы знаем, где здесь конюшня. Если нам будет позволено взять съестные припасы с кухни, а затем выбрать себе лошадей…

– Разумеется. Можете брать все, что сочтете нужным. Но скажите… вам будет чем защищаться, если вы вдруг наткнетесь на бандитов?

Я подошел к итальянцам. Рядом с одним из убитых караульных валялся меч. Я поднял его и протянул Лусио.

– Возьми, Лусио, – сказал я. – Он понадобится тебе для охраны матери и самозащиты по пути домой.

Лусио схватил меч и посмотрел на меня. Мне показалось, что его взгляд потеплел.

А потом он вдруг вонзил меч прямо мне в сердце.

Смерть… Я достаточно ее повидал и наверняка еще повидаю.

Много лет назад, когда в Шварцвальде я убивал посредника, то по ошибке ускорил его смерть неточным ударом в почку. Когда Лусио ударил меня мечом, который я вручил ему для защиты, он лишь по чистой случайности не задел ни одного жизненно важного органа. Его руку направлял не точный расчет, а яростная ненависть. То же самое было и с выпадом Дженни, выпустившей наружу многолетний гнев и мечты о возмездии. Поскольку я и сам всю жизнь только и занимался тем, что мстил, я не могу винить Лусио в его поступке. Однако он меня не убил, иначе я бы сейчас не водил пером по бумаге.

И тем не менее рана, нанесенная им, оказалась серьезной. Она вынудила меня до конца года проваляться в постели в бывшем логове Реджинальда. Я балансировал на грани жизни и смерти. Равным образом и сознание то возвращалось ко мне, то снова покидало. Рана воспалилась, отчего несколько недель я провел в лихорадке. Я был очень слаб, но во мне продолжал мерцать огонек духа, не желавший гаснуть.

Мы с Холденом поменялись ролями. Теперь уже он ухаживал за мной. Всякий раз, когда я приходил в сознание, обнаруживая себя среди измятых, насквозь промокших от пота простыней, Джим был рядом. Он оправлял постель, накладывал на мой пылающий лоб тряпки, смоченные холодной водой, и шептал слова утешения:

– Все хорошо, сэр. Все хорошо. Отдыхайте. Самое худшее уже позади.

Позади ли? Действительно ли я уже миновал самое худшее и опасное?

Однажды (я потерял счет времени и не знал, сколько дней провалялся в лихорадке), когда сознание в очередной раз прояснилось, я схватился за руку Холдена, кое-как сел на постели и, пристально глядя ему в глаза, спросил:

– Лусио… Моника. Что с ними?

Воображение рисовало мне жуткие сцены расправы, учиненной Холденом над итальянцами.

– Сэр, наверное, вы не помните, но тогда, прежде чем сознание вас покинуло, вы распорядились их пощадить. – Судя по лицу Холдена, мое распоряжение ему очень не нравилось. – Я их пощадил. Снабдил припасами на дорогу, подобрал лошадей.

– Хорошо… – прохрипел я, чувствуя, что снова проваливаюсь во тьму. – Нельзя винить…

– Трусость – вот как это называется, – проворчал Холден, когда я снова пришел в сознание и мы продолжили разговор. – Другого слова, сэр, не подберешь. Трусость. А теперь закройте глаза и отдыхайте…

Естественно, рядом была и Дженни. Даже в своем полубредовом состоянии я не мог не заметить перемены, произошедшей с ней. Похоже, она достигла внутреннего покоя. Несколько раз я видел ее сидящей на краешке моей кровати. Я слушал ее разговоры о грядущем возвращении в Лондон, в наш старый дом на площади Королевы Анны, где она собиралась «навести порядок».

Честно говоря, эта перспектива меня ужасала. Я боялся не за себя. Даже в моем нынешнем плачевном состоянии я искренне сочувствовал тем несчастным, кто все это время вел дела семьи Кенуэй. Что их ждет, когда они окажутся под началом моей сестры?

Рядом с кроватью, на столике, лежало тамплиерское кольцо Реджинальда. Я не надевал его и даже не притрагивался к нему. Сейчас я не ощущал себя ни тамплиером, ни ассасином. Я вообще не желал иметь ничего общего ни с одним из орденов.

И лишь спустя три месяца после коварного удара Лусио я смог встать с кровати.

Я набрал побольше воздуха в легкие. Холден обеими руками придерживал меня. Я отважился выпростать ноги из-под одеяла и опустить их вниз, на холодный пол. Подол ночной рубашки тоже скользнул вниз. Я встал. Казалось, прошла целая вечность с тех пор, как я последний раз стоял на ногах. И сразу же рана в боку отозвалась болью. Я невольно коснулся ее рукой.

– Ваша рана, сэр, была сильно воспалена, – пояснил Холден. – Нам пришлось отрезать кусок кожи, поскольку она начала гнить.