– Меня не было всего лишь полчаса! – взвыл Толик, не столько мывшийся, сколько оплакивавший своего здорового товарища, навсегда – при любом, самом благополучном исходе – теперь ставшего инвалидом. Ему раздробило ногу. Врач приехавшей «Скорой» сказал, что «конечность отнимут», а у товарища жена и трое детей. Как же они, жена и дети, теперь, с безногим-то инвалидом?!

– Ну, Пупсик, ну не сердись! – сказала ему Тонька. – Девочкам надо сладкое, они растут.

– А Тоньке нужны углеводы! – поднял вверх указательный палец дворник Владимир. – Чисто как источник энергии. Потому что она беременная!

– Да, Пупсик. Я беременна! – подтвердила Тонька, подкурив сигаретку.

Щенок Татуня ничего не сказала Толику, а только радостно залаяла на него. Толик тут же забыл о товарище и о том, что ему не оставили рюмку водки. Подумал о том, что только ничтожество может уйти из семьи, потому что, видишь ли, в полном соответствии со Жванецким, «ему не оставили кусок торта». И немедленно стал счастлив. Потому что любимая женщина беременна от него. Не это ли самое главное счастье? И разве что-нибудь может такому счастью помешать или такое счастье омрачить? Ничего! Даже то, что тот казан фаршированных перцев, что два дня назад занесла сюда его мамаша, уничтожили тоже без него! Фу! Какие грязные меркантильные мысли! Лишь бы девочки были сыты и довольны! Что он, на водку с тортом не заработает?

Беременность Антонина носила отлично, а вот рожала тяжело. Она всегда тяжело рожала. Высокая. Очень высокая. Очень стройная. Очень узкий таз. Девочка-мальчик, которую не испортили даже беременности и роды. Ну, или таковому сохранению её способствовали полнейшая бездумность и весёлая ярость против всего. Такой вот удивительный характер. Остаётся только позавидовать.

Видимо, эта самая весёлая ярость позволяла ей переносить боль. И в первых, и во вторых, и, разумеется, в третьих родах промежность Тонькину разрезали на немецкий крест. И она ещё вдобавок умудрялась порваться после в совсем другой, не по разрезу, стороне. Ни разу ещё ничего не зажило у неё первичным натяжением, поэтому швы в некотором месте долго осложняли ей жизнь. Не половую, конечно же, – к этой она никогда скоро после родов не возвращалась. А самую обыкновенную жизнь с самой обыкновенной её нормальной физиологией.

Плюс ко всему, каждый раз у Тоньки развивался термоядерный гнойный мастит, и она непременно через месяц после родов оказывалась в гнойной хирургии. Грудь её испещряли ужасные рубцы – не из-за тяжёлой руки или безграмотности хирурга, – а, опять же, из-за таковой вот Тонькиной «счастливой» особенности – образованию излишней рубцовой ткани – келоида.

И все эти страдания она переносила на редкость легко и беззаботно. Заботило её только одно – нет, не новорожденная Сима – за той смотрела свекровь, мама Толика, – а её драгоценная подрастающая Татуня! Сделаны ли вовремя прививки? Татуне, конечно же! (О расписании прививок младенцу Серафиме Марченко извещал участковый педиатр, дятел!) Гуляет ли Толик – с Татуней! – достаточное время? Роет ли он с ней ямы? «Как, она с тобой не хочет рыть ямы? Это необходимо, дурак!.. Как, как? Каком кверху! Становишься раком и роешь яму! Да! Своими собственными руками! Она за тобой будет повторять. Пойми ты, балда, если она не будет рыть ямы, то у неё не будут стачиваться когти. А это крайне необходимо – стачивать когти – для здоровья собаки!» Тоньку беспокоило не чем питается новоявленная дочь и старшие девочки, а сварил ли Толик Татуне говяжьи кости и засыпал ли в бульон правильное количество овсянки. «Только не ту, что твоя мама нам таскает! Собаке такая овсянка не полезна! Пойди на рынок и купи правильную – грубую такую, чтобы пищеварение и витамины!» Вот что беспокоило Антонину, что в родильном доме, что в отделении гнойной хирургии.

Не знаю, успели ли вы, глубокоуважаемый читатель, осудить нашу коммунальную героиню Антонину Марченко за подобное поведение, но лично у автора она вызывает восхищение. Как чем?! Весёлым нравом. Фанатичной преданностью, а хотя бы и своей собаке. Умением приструнить «падлу Нельку». Редко встречающейся бездумностью, в хорошем смысле слова. Красотой, в конце концов.

Комнаты семейства Марченко были в ужасном состоянии. Толика на всё не хватало. Мебель кое-какую он прикупил, сделал из кладовок – как уже упоминалось выше – кухню и ванную комнату. Последнее, кстати, стоило немалых усилий. Не столько строительных, сколько инстанционно-разрешительных. Строгое «нельзя!» превращалось в «нельзя, но…», а после раздачи взяток мутировало в «можно». Такая вот бюрократическая генетика. И советской её никак назвать нельзя, потому что на русскоговорящих просторах она процветает по сей день. На этапе установки унитаза Толик скис. Возможно, просто устал. Любому, даже самому сильному организму время от времени требуется интерфаза, выражаясь биологическим языком. Или, по-русски говоря, – отдых. Так что ванная была. И даже раковина на кухне. И даже АГВ. А вот на унитаз, переклейку обоев и побелку шестиметровых потолков в комнатах Толика уже не хватило. А тут ещё и младенец Серафима. Хотя и спокойная, как садовый шланг зимой, но всё-таки – грудной ребёнок. Ну, то есть не грудной, а искусственник. Если Толик не разводил нужное количество смеси перед вахтой, а мама его забывала забегать и контролировать, то Сима могла разрываться от воя, пока старшие сестрицы делали вид, что делают уроки, а мама Тоня и вовсе гуляла с собакой или читала книгу на кухоньке. Но зато к полугоду она, Сима, уже шустро ползала, бодро сидела и даже делала попытки вставать на ножки. А также: воровала кусочки хлеба и правильную овсянку с правильным бульоном из собачьей миски. Прикорм! Догиня Татуня никогда не возражала против обгладывания Симой вкусных хрящиков с вкусных костей. Всё-таки она зверь, а Сима – член стаи. Никто из зверей своего не обидит! А все ваши «как кошка с собакой» – это потому что у вас никогда не было и котов и собак одновременно. Вот у автора есть – и он вас уверяет: ни одна собака своего кота никогда не обидит. Равно как и кот – свою собаку. Не говоря уже о своих людях. К своим людям животные относятся куда лучше родных и близких тех самых людей.

В общем, всё в семействе Марченко было хорошо. Папа работал. Старшие девочки кое-как учились – Оксана куда лучше Даши. Сима – тьфу-тьфу-тьфу! – почти голой ползая грязными коридорами по сквознякам и спя в обнимку с догиней Татуней – никогда не болела. Антонина была просто потому, что была. Такое тоже случается. Ну и ещё потому, что она очень любила свою собаку. Очень-очень. Очень-очень-очень.

И ещё Тонька лелеяла мечту – как и в любом бездельнике, в ней пышно процветала маниловщина – со временем захватить всю эту коммунальную квартиру и сделать её своей собственной. Перепланировать и превратить в самый настоящий дворец. Как? Когда? И на какие шиши? – Антонину не волновало. О прикладное осуществление грандиозных планов пусть Анатолий бьётся рогом. К тому же она берётся за самую трудную часть – захват. А такую ерунду, как перепланировка и ремонты, пусть Толик решает. Местечковым Аверченкам тут шиш что обломится. У неё уже трое детей. Дворник Владимир, конечно же, славный парень, но пьёт такими темпами спиртное такого качества, что… Что на всё воля божья, как говорится. Вот он уже пару раз засыпал на февральском морозе, но чёрт возьми! – Тонька тащила его на себе на проклятый третий этаж, равный шестому в новостройках, потому что… Ну, потому что одно дело – воля божья, а совсем другое – «не убий!». Ну и не будь равнодушным. Равнодушной Тонька не была. Она вообще была неплохим человеком, вынужден констатировать автор ещё раз.