Роман получил однокомнатную квартирку где-то там на посёлке Котовского, да и бог с ним, более в нашем романе сей персонаж не появится. Но тот самый бог, который и с ним в том числе, зачем-то создал и его. И нельзя было не упомянуть его в нашей коммунальной саге. Хотя бы затем, чтобы образ Тоньки стал прозрачнее. Не для того ли бог и создал Романа? А может статься, для того, чтобы от него, Романа, родилась Оксана. И Даша – неизвестно точно от кого, но с фамилией Романа. Арап Петра Великого, помните? Не все? Александр Сергеевич Пушкин? Вот тут уже все, даже те, кто читать не умеет. Или умеет, но умением этим не злоупотребляет. В общем, цепь случайностей, именуемая иногда неисповедимостью путей.

Антонина же урвала себе при размене три роскошнейшие комнаты в той самой коммуне на Розы Люксембург (она же – И. Бунина) угол Свердлова (она же Канатная). Одна комната – пятьдесят квадратных метров (вероятно, когда-то предок Козецкого устраивал тут домашние балы), другая – тридцать, и следующая за ней по анфиладному принципу – тридцать пять. Кроме того, во владение Тоньки попадали две кладовки (каждая по десять метров), из которых вскоре появившийся Толик состряпал кухню и ванную комнату. Маклер перекрестилась. Она давно не могла сбыть эту, прежде собственноручно по глупости сложновыменянную у отъехавших в Израиль, территорию. Потому что каждый раз, когда потенциальные жильцы видели ответственную квартиросъемщицу Аверченко (и не только видели, но и слышали), они, как чёрт от ладана, тикали от этой роскошной – 50м+30м+35м+10м+10м=135м – квадратуры. Тонька же, увидав Нелю Васильевну и прослушав её тексты, не только не испугалась, но и пришла в состояние радостного эйфоричного возбуждения. Как воин перед битвой. И, прихватив Оксану, Дашу и щенка очередного мраморного дога, тут же вселилась. Предыдущая сука скончалась, не столько от слабого пинка Романа, сколько от старости (ей было уже пятнадцать, а для собак это возраст) и тоски по тому же, да-да, Роману. А может, от тесноты городской квартиры – ведь она же привыкла к дому с садом. А может, от того, что для собаки смена места жительства куда фатальнее, чем для кота. А может… Да всё что угодно может быть. Но умерла сука счастливой. На руках у Тоньки. Кажется, как раз тогда болела не то Оксана, не то Даша, но Тоньке было наплевать, потому что на лекарства детям у неё денег не было. И дети – это такое: бог дал, бог взял. Потому она притащила на дом ветеринара, купила ворох лекарств, сама колола. Но догиня всё равно умерла. А не то Оксана, не то Даша – всё равно выздоровела.

Без собаки – суки мраморной догини – Тонька не мыслила своё существование. И потому, наплевав на то, что у неё нет ни мебели, ни зимних пальто для Оксаны и для Даши, она приобрела очередного дорогущего элитного щенка мраморного дога. Ту самую Таис, а в обиходе – Татуню.

«Падла Нелька» пыталась было устроить демарш, но Антонина была куда витальнее дворника Владимира. И, прижав тёмной-тёмной ночью Нелю Васильевну в «телефонном» переходе, сообщила ей, сколько её, Нелькина, поганая жизнь стоит и что с ней будет, если она хотя бы криво посмотрит в сторону её, Тонькиной, собаки. Будет ей скромный фанерный гроб и похороны без музыки. А про то, что бердичевско-жмеринско-винницкая родня здесь не живёт, – так про то у Антонины Марченко уже бумажки имеются от соседей. Потому что – ах, Неля Васильевна! – тут же все знают, что вы падла и родного брата со свету сжили. Он, рассказали тут старушки, с войны пришёл, живой, хоть и не совсем здоровый, а вы его жить к себе не пустили. Его, говорят те же старушки, Валентина Чекалина к себе на пол пустила. А потом и в постель. Так вы и этим сильно недовольны были. И куда-то там всё писали-писали, что брата вашего родного и во время оккупации здесь видели, и что по-немецки он шибко хорошо для украинского еврея говорил. Ну а после – да-да, всё те же языкатые старушенции просветили – брат помер от чего-то странного, а к вскрытию тогда, после войны, очень халатно относились. Валентина Чекалина долго в больнице лежала. Вроде как с ртутным отравлением. Но это же всё шутки – про вытряхнутый в тапочки градусник, не правда ли, Неля свет Васильевна? Не могли же вы родного брата отравить? А мне вы, дорогая ответственная квартиросъёмщица, не брат, не сестра и даже не бабушка. Так что на собачку мою вы молиться должны. И просто-таки ложкой с паркета хавать то, что она туда насерить нечаянно или намеренно изволит.

Доподлинно, разумеется, не известно, что и как говорила Антонина Марченко Неле Васильевне Аверченко в том тёмном коридорчике у рогатого эбонитового телефона. Свидетелей-то не было. Владимир был в сладостной отключке, а Валентина Чекалина уже отъехала с родины российско-украинской – из жемчужины у моря Одессы – на родину российско-татарскую – под Казань, в славный городишко сплава брёвен и бумажного производства – Волжск.

Но стала ответственная квартиросъёмщица тише воды ниже травы. Если и материлась-бурчала-ущемляла, так то и близко не шло в сравнение с недавно властвующей в этих коммунальных пенатах фурией.

И всё-таки Тонька, при всём легкомыслии, безалаберности и воинственности, была человеком со знаком плюс. В отличие от «падлы Нельки» – однозначно минусовым человеком.

Шила Антонина и вправду неплохо, но была очень ленива. Очень-очень ленива. Очень-очень-очень ленива. И совершенно безответственна в том, что касалось хоть какой-нибудь работы. Равно и своих детей. Назначая день примерки, она совершенно забывала к указанному дню не то что сметать, а даже раскроить. К тому же оказывалось, что на кусок дорогущей шерсти нагадил щенок королевского дога. Ну а чего не нагадить, если этот кусок валяется в пыльном углу, а щенки – такие шалопаи! Заказчицы отчего-то не умилялись вслед за Тонькой, обещавшей выстирать, отутюжить и раскроить к очередному числу неизвестно какого месяца непонятно какого года, а сердились и больше у Тоньки не появлялись. В каком конкретно классе (и даже какого номера школе) учатся её дочки – Антонина не помнила. Она даже не знала, если честно, как они вообще туда попали, в эту школу. Толковых зимних вещей у Тонькиных дочерей так и не появлялось – ну какая в той Одессе зима? В курточках перебегают. Правда, она всё время пыталась что-то своим дочуркам сшить из покинутых заказчицами материалов. Но пока было лень стирать, кроить, намётывать и сшивать – уже как-то и зима миновала. А затем наступила весна, и Антонина, выгуливая Татуню в парке Шевченко, познакомилась с Анатолием Марченко. Она была очень хороша собой – высока, стройна и красива лицом, – и Толик сделал ей предложение руки и сердца и взял на себя заботу о Тоньке, Тонькиных дочерях, несмотря на то что был моложе, собственно, избранницы на три года. И значит, Оксане годился не столько в отцы, сколько в старшие братья. Девицы, вслед за мамой, были безалаберно-беззлобно эгоистичны и всё, что предоставлял им новоявленный папаша – от наконец-то личных толковых тряпок на все сезоны до денег и появлений на родительских собраниях в наконец-то уточнённой им по номеру школе – воспринимали как должное. Толику никогда не доставалось ничего из принесённого им же вкусненького. Потому что, например, последний кусочек буженины доставался Татуне, а вовсе не добытчику. Но Толик Марченко был настолько добр и незлобив, что никогда не обижался на кагал «своих девочек», включая догиню. Для него это было в порядке вещей. Как в порядке вещей было для него – стирать свои рубашки, гладить свои брюки, и проч., и проч., и проч. Со временем он стал стирать и Тонькины вещи, и вещи дочерей, мыть им обувь, мыть за ними посуду (которая могла скапливаться всю ту неделю, что он был на вахте). В общем, Толик был… Даже не знаю, как правильно назвать-то? Толик был хорошим добрым человеком. Наверное, святым. Лишь однажды, после того как во время вахты покалечило его товарища, он пришёл домой немного мрачный. С бутылкой водки и, почему-то, тортом. Пока он принимал душ, бутылку водки выпила Тонька с дворником Владимиром, а торт – без остатка! – проглотили Оксана и Даша.