К полудню погода резко изменилась. Ветер стал затихать, небо очистилось от тумана, и над нами снова засияло ярило. Уже через несколько минут нам стало жарко. Я разделся до пояса и накинул на себя жилетку, чтобы не натирать плечи лямками. Валери, продрогнув до самых костей, еще долго оставалась в моей куртке, словно никак не могла согреться.

Беспощадное солнце, казалось, прожигает кожу насквозь, и я скоро пожалел, что так необдуманно подставил ему свое тело, пусть даже и привыкшее к жарким лучам. Сначала я чувствовал легкое покалывание на коже рук, и это доставляло мне удовольствие. Когда же мое лицо покраснело, по образному выражению Валери, как задница у гиббона, и стало стягиваться, как хлопковая майка после стирки, я понял, что заработал банальный солнечный ожог энной степени.

Под нашими ногами неожиданно захрустел снежный наст. Мы вышли на ледник. Раздеваясь на ходу, Валери кричала от восторга:

– Нет, ты когда-нибудь видел такое – кругом снег, а мне ничуть не холодно!

Учась на моих ошибках, она надела на голову кепи, сдвинув козырек на самый лоб, и поверх майки с короткими рукавами накинула мою куртку. Адвокат был далеко впереди. Он шел по леднику как заведенный, не останавливаясь и не оглядываясь.

Белый свет слепил нас, как тысячи мощных юпитеров, направленных прямо в глаза. Рамазанов, готовясь к переходу через горы, забыл про очки. Точнее, он не подумал о том, что они могут пригодиться, и теперь предоставил нам всем возможность заполучить ожог сетчатки.

Неожиданно Рамазанов остановился, свернул в сторону, сделал несколько шагов и, повернувшись к нам, махнул рукой.

– Чего это он семафорит? – спросила Валери, глядя сквозь растопыренные пальцы, как через очки.

Когда мы подошли ближе, оказалось, что адвокат едва не свалился в ледовую трещину, оказавшуюся на его пути. Трещина была жуткая, и в ее темно-голубой утробе долго не затихал звук падающей льдинки, которую кинула Валери.

– Кажется, пришла пора воспользоваться веревкой, – сказал адвокат.

– Вы собираетесь повязать нас, Низами Султанович? – спросила Валери, когда Рамазанов извлек из своего рюкзака моток веревки и принялся разматывать его. Один конец он повязал вокруг своего пояса, подергал, проверяя узел на прочность, второй конец протянул мне.

– А я буду посредине прыгать, как через скакалку? – Валери попыталась изобразить то, что она только что придумала, но поскользнулась и растянулась на твердом и укатанном, как асфальт, снегу.

Я отрицательно покачал головой.

– Нет, не так.

Свободным концом веревки я обмотал талию Валери. Сам же встал между ними, продел петлю через свой поясной ремень и завязал морским узлом.

– Это что получается? – принялась было возмущаться Валери. – Я пойду самой последней?

– Ты пойдешь самой первой, – сказал я ей. – И если свалишься в трещину, то у нас с адвокатом будет больше шансов вытащить тебя, чем если туда первым свалится адвокат.

Валери подчинилась, хотя это стоило ей больших усилий. Подчиняться, выполнять чью-либо волю, навязанную ей в приказном тоне, она не любила и, мне кажется, с удовольствием поступала бы вопреки. Я показал ей точку, на которую следовало ориентироваться, и Валери возглавила нашу связку. Шла она медленно, через каждые десять-пятнадцать шагов останавливалась, опиралась локтями о согнутую в колене ногу, отдыхала, пока не выравнивалось дыхание, оборачивалась в нашу сторону, интересовалась, не замерзли ли мы еще, и, полюбовавшись на наши обожженные недовольные физиономии, продолжала путь.

Адвокат, кажется, стоически подавлял в себе раздражение. Он, наверное, считал эту страховку излишней мерой предосторожности, но вслух не сказал ничего и молча терпел наш черепаший ход. Я не пытался убедить его в необходимости страховки. Пусть привыкает к тому, что мои требования не подлежат обсуждению.

Во второй половине дня мы вышли на ровное, как стол, плато, покрытое целинным снегом, в некоторых местах довольно глубоким, и Валери, зарываясь в него едва ли не по пояс, салютовала, подкидывая вверх невесомые ледяные стружки.

Мы с Рамазановым подыскивали место для стоянки и, должно быть, сверху были похожи на клопов, блуждающих по футбольному полю. День стремительно угасал, и нам ничего больше не оставалось, как расчищать руками площадку под палатку, в то время, как Валери пыталась скатать снежные шары и соорудить памятник снежному человеку.

С оборудованием лагеря мы провозились до сумерек и промокли насквозь. День ушел с последним лучом солнца, и на плато легли голубые тени, словно действие происходило на гигантской сцене театра и светотехник опустил на юпитер голубой фильтр. Влажная от утреннего тумана палатка мгновенно покрылась инеем – как снаружи, так и с внутренней стороны, и всякое прикосновение к ее стенам вызывало снегопад.

Ужин приготовил я, причем не выходя наружу, и пока Рамазанов и Валери отогревались в своих спальниках, разжег примус и сварил в воде из талого снега жиденький вермишелевый супчик. Перед тем, как окунуть свои ложки в кастрюлю, мы с Рамазановым выпили по глотку спирта, а Валери, с отвращением глядя на нас, передернула плечами.

Ночь прошла спокойно, если не считать того, что я часто просыпался от боли на обожженных солнцем руках.

Валери не открывала глаз до тех пор, пока я не натер ее щеки снегом. Она скривила лицо, как обиженный ребенок, и перевернулась на живот. Тогда я принялся за ее шею.

От первой оплеухи я успел увернуться, а вторая угодила мне по затылку.

– Какой кошмар, – тихо сказала Валери, сидя в палатке перед пологом. Она натянула край спального мешка до подбородка и без энтузиазма смотрела на безмолвную снежную пустыню, залитую оранжевым утренним светом и исполосованную синими тенями.

– Все в мире относительно, – сказал я, стаскивая с себя свитер, майку и принимаясь за брюки. – В спальнике, например, теплее, чем снаружи. Но зато ходить снаружи одетым намного теплее, чем голым.

Я снял брюки, ботинки, носки, аккуратно развешивая одежду на крыше палатки. Валери смотрела на стриптиз, который я ей демонстрировал, с выражением нескрываемого ужаса на лице и тихо поскуливала.

Оставшись в одних трусах, я зашел по колено в снег и, расставив руки в стороны, плашмя упал в него, тут же вскочил и принялся яростно натирать себя снегом. Этот фокус я демонстрировал сам себе по многу раз за год, катаясь на лыжах со склонов Ай-Петри и Чатыр-Дага, и это было для меня естественной гигиенической процедурой. Валери же, наверное, первый раз видела рядом с собой живого «моржа».

– Все, конец! Мы тебя потеряли! – бормотала она. – Ты подхватишь воспаление легких, заболеешь пневмонией и умрешь от СПИДа. И я буду горько плакать над твоей могилкой.

Адвокат, занимаясь утренним бритьем, с улыбкой поглядывал на мои снежные процедуры.

– Кирилл, вы давно смотрели на себя в зеркало?