Скоро мы поужинали жидковатой кашей с копчёностями и начали укладываться на ночлег. Я старалась не думать о том, в каком месте в очередной раз оказалась. И с кем придётся провести время до утра в одном доме. Науд выглядел доброжелательным и беспечным, но стоило посмотреть в его глаза, как становилось понятно, что в душе его мрак похлеще многих. И, наверное, только нарочитая весёлость ещё позволяла ему хранить присутствие духа.

После того, как легла, я еще некоторое время настороженно прислушивалась. Хилберт вызвался помочь Науду почистить шкуры до того, как устраиваться спать. Они вышли наружу, прихватив их – и мужские голоса стихли. Невозможно было никак уснуть. Я ворочалась и так и эдак, а потом не выдержала – встала. Отыскала плащ и накинула на плечи. Пойти подышать, что ли.

Тихо отворила дверь и тут же остановилась, услышав вдруг своё имя, что донеслось с той стороны, где мужчины сидели у огня и чистили шкуры.

– Мне показалось, она позвала слангеров, – неспешно рассуждал Науд. – И я слышал её голос. Не так сильно, как голос Пустоши, но…

– Уверен?

Внутри всё похолодело. Значит, мне самой не померещилось. Какая-то неподвластная мне часть моего сознания испускала зов, на который прибежали те твари.

– Ты сам видел, что порождений было слишком много для одного раза, – подтвердил мои страхи охотник.

– Это могло быть совпадение, – к моему облегчению, высказал сомнение Хилберт. – Но Паулине способна на многое. Она полна самых разных сюрпризов. И последнее, что я хотел бы в жизни, – это жениться на ней.

– Ты не выглядишь недовольным, – поддел его Науд. – Да и как? Паулине всегда была красоткой. Прости, но я от такой не отказался бы, окажись она в моём распоряжении.

– А то, что она сделала? – слегка повысил голос йонкер. Но добавил уже тише: – Разве после этого я могу хоть как-то ей доверять?

Он мученически вздохнул.

– Люди меняются. И не в твоём положении задирать нос. Места в Пустоши хватит и тебе тоже.

– Да уж, меняются… – Йонкер, кажется усмехнулся. – Она два раза пыталась сбежать от отца. И, возможно, ещё в день свадьбы – хоть и утверждает обратное. Она лелеет свою обиду на меня и неприязнь к отцу до сих пор.

– А то я и вижу, что виснет на тебе. – Так и представилось, как прищурились глаза охотника при этих словах.

А я приложила ладонь к горящей щеке: что, и правда висну? Ещё этого не хватало!

– Она может делать всё что угодно. Но её настоящие мысли это никак не откроет, – быстро остудил его Хилберт. – Но иногда… Странно. Я замечаю в ней то, чего раньше не видел. Будто она и правда поменялась. Какие-то другие повадки… Жесты. Что-то другое во взгляде.

– Да ты тонко чувствующая натура, Хил, – короткий смешок. – И как оно?

– Я теряюсь, как на это отвечать. – Голос мужа стал и вовсе задумчивым. – Я вижу её лицо, её тело, слышу её голос. И это меня злит. Но если отбросить… всё это…

– Тебе нравится?

– Скорее интригует, – с улыбкой в голосе уклонился от прямого ответа Хилберт. – Мне хочется понять, какая за этим подоплёка.

Я закусила губу и попятилась обратно в дом. Чем дольше слушала доверительный разговор мужчин, тем более неловко себя чувствовала, хоть и было интересно до колик по всему телу. А ещё хотелось подобраться ближе и увидеть сейчас лицо Хилберта. Хотелось так жутко, что лучше было не рисковать, оставаясь здесь. Самое главное я узнала: сомнения моего так называемого мужа съедают нешуточные. И чем больше они расшатают его уверенность в своей правоте и убеждениях, тем лучше.

На этот раз удалось уснуть почти сразу. А утром меня настойчиво, но достаточно мягко разбудил Хилберт. Я открыла глаза – и он тут же встал с моей лежанки, куда присел на самый край. На миг показалось, что он разглядывает меня внимательно. Так пристально, что даже под кожей щекочет. Но стоило уставиться на него в ответ, как его лицо снова закаменело, не выдавая ни единой эмоции.

– Нам пора выходить. Вставайте.

Кое-как я быстро оделась, глядя в спины мужчин, которые милостиво отвернулись, и присела с ними за стол. После завтрака оставшейся со вчерашнего дня кашей Хилберт не стал затягивать дальнейшие сборы, и мы покинули дом гостеприимного и загадочного Науда. Тот даже вызвался проводить нас до того места, где мы встретились вчера.

– Ну бывай, Хил. – Науд сильно хлопнул йонкера по плечу напоследок. – И жену береги. Она у тебя… Особенная.

Он подмигнул мне – и через пару мгновений пропал в том же мутном тумане, что беспрестанно струился полупрозрачными лентами над мёртвой землёй.

Всю дорогу мне хотелось расспросить Хилберта о том, что я узнала. О том, много ли Изгнанных продолжают жить в Пустоши после того, как от них отказался их собственный мир. Но смотрела в хмурое лицо мужа и понимала: лучше не стоит. Потому что в этот миг он ворочал в голове какие-то тяжёлые мысли. Может быть, о встреченном знакомом, которого осудил на изгнание его собственный отец. Наверное, они раньше были друзьями: ведь не зря между ними обнаружились такие панибратские отношения, которые Хилберта вовсе не возмущали. А возможно, он думал и о том, что случилось вчера и как появились все эти порождения вокруг нас.

И я постоянно прислушивалась к тому, что творится внутри меня, опасаясь пока говорить об этом с Хилбертом. Присматривалась к тому, что происходило кругом. Но сегодня всё и правда казалось безжизненным и пустым – можно идти так десятки километров и ни на кого не наткнуться.

– Храм близко, – разорвал мои вялые мысли голос Хилберта. – Теперь точно никого не встретим.

– Он защищён так же, как и Волнпик? На него наложил заклинания Глава Ордена?

Йонкер опустил на меня взгляд, чуть приподняв брови. Наверное, я напоминала ему сейчас первоклашку, которой всё интересно.

– Вы не зря просиживали свой прелестный зад в библиотеке, вроу. – Он кивнул. – Именно так. И вся эта защита пропадёт, если Главу убить. Не сразу, но…

– А защита Волнпика?

– Её поддерживают силы всех Стражей. Поэтому длительное время он ещё будет неприступен. Пока не выберут нового Главу.

Я уже хотела было расспросить о чём-нибудь ещё, ощутив вспышку любопытства и смелости, но тут заметила, как из мути выплывает нечто огромное. Всё растёт и растёт, заполняя собой небо: тяжеловесными стенами и острыми пилястрами, точно зубочистками, торчащими в горке песка. Огромная массивная башня и круглый ажурный, словно вышитый ришелье, витраж.

И только когда мы подошли ближе, стало понятно, что Храм достаточно сильно разрушен: оттого и казалось издалека, что его очертания как будто размыты. Окна с обломками стёкол пропускали ненасытный ветер, что крупинка за крупинкой разбирал каменное сооружение. Чёрные провалы огромных порталов и арочных дверей словно вели в бездну. Башенки с отставшей, как чешуя, черепицей тонули в низких облаках. Но странно, вид Храма не навевал жалости. В душе всё трепетало от величия его и мрачности. От силы, с которой он стоял здесь многие сотни лет и до сих пор не рассыпался совсем.