кот, впрыгнувший на постель и свернувшийся в ногах. Бебий лег на спину и глянул на расписанный амурами, толпившимися вокруг непомерно большой, сонной и соблазнительной Венеры, потолок.

Чем дальше в минувшее отступали события в Паннонии, тем большее сожаление вызывал отказ наследника продолжить дело отца. В Риме взгляд Лонга окончательно прояснился, открылось то, что нельзя было различить при быстрой смене событий, вдали от столицы. Теперь более чем когда-либо Бебий как человек государственный, опытный вояка был уверен, что решению Марка выйти к берегам Северного моря и организовать две новые провинции альтернативы не было. Никакой мир, тем более видимость мира, не мог упрочить империю. Если массы варваров к востоку от Меотийского озера придут в движение, только хорошо укрепленный лимес сможет остановить их, и первейшим условием непробиваемости границы являлась ее длина. Нынешний оборонительный вал по Рейну и Данувию составлял более пяти тысяч миль – расстояние непомерно громадное. Его укрепление и оборона – неподъемный груз даже для такого богатого государства, как Рим.

Рубеж по Карпатам и по Вистуле оказался бы намного короче и составил бы всего-то несколько сотен миль, причем оборонительные сооружения опирались бы на гористую местность, а реки, стремившиеся с юга на север, сами по себе создавали естественные препятствия для продвижения на запад. Это означало, во-первых, возможность построения глубоко эшелонированной обороны; во-вторых, значительное уменьшение потребности в войсках. Сокращение армии на пять-шесть легионов позволило бы ощутимо урезать государственные расходы. Это, конечно, трудное решение, но Марк был готов к нему. Для него не существовало выбора между долгом и желанием.

Рано или поздно варвары придут, в этом уже никто не сомневался. Они уже зашевелились. Коммод не может этого не понимать. Выходит, он бездумно решил поиграть с Фатумом? Откуда такая уверенность, что в ближайшие годы нашествия не случится? Дальше что? Трава не расти? Неужели он, вопреки всем усилиям, приложенным Марком для его воспитания, вопреки традициям славного рода Антонинов-Аврелиев, решил, что на его век спокойной жизни хватит, так что можно беззаботно шляться по кабакам и лупанариям, изображать из себя Геркулеса, портить девственниц?.. Что пытался доказать Коммод, распространяя небылицы о своем родстве с Геркулесом? Не в силах взойти на небо посредством героических, но человеческих, по сути, деяний, он решил разыграть гигантское шоу, в котором аплодисменты многочисленных зрителей должны стать решающим доказательством божественного происхождения главного героя? Но в таком случае кто здесь зрители, а кто актеры?

Это была убийственная для Города и для него лично, Бебия, политика. Рим видал всякое – и певца на троне, и свихнувшегося Калигулу, и гражданские войны, превращавшие цветущие города Италии в пустыню. Когда нагрянут варвары, когда запылает его дом на Целийском холме, будет поздно искать виноватых. Но что он мог поделать? Лучшие полководцы в Виндобоне пытались втолковать Луцию, что к чему. Результат нулевой. Однако, сколько ни отворачивайся от насущных государственных забот, они все равно заявят о себе. Кому-то придется заняться обороной границ, строительством дорог, хозяйством, подвозом хлеба?

Уж, конечно, не божеству!

Бебий перевернулся на другой бок, глянул в потолок, прогнал кота, пытавшегося пролезть в промежуток между ним и Клавдией.

Как подсказывает история, в исполнителях нехватки не будет, и все в цвет с вольноотпущенниками Коммода, главными управляющими государством, с этими жадными и хваткими, наглыми, оборотистыми и бесчестными, безродными и упертыми дельцами. Бебию трудно будет с ними столковаться. Рано или поздно они раздавят его.

Как же быть?

Об отставке даже думать не хотелось. Досуг вряд ли скрасит его годы, он не из тех, для кого хозяйственные заботы составляют смысл жизни. К тому же, как свидетельствуют анналы, попытка укрыться в кругу семьи, прикрыться имуществом еще никого не спасла от гнева императора.

Трудно сказать, сколько минут Бебий лежал, бездумно разглядывая потолок, едва проступающие в тусклом свете масляной лампы дебелые очертания Венеры, – боялся подвести итог долгим бессонным размышлениям.

Ответ напрашивался сам собой. Задолго до правления Коммода его сформулировали Юлий Виндекс, Сатурнин, Гальба, Марк Отон, Авл Вителлий. Тот же счастливчик, тугодум и юморист Веспасиан приложил к этому руку. Кому-то повезло больше, кому меньше, но смысл решения от этого не менялся. Нерадивый император или, что еще хуже, тиран уже не может считаться легитимным правителем и требует замены. Бебий был уверен: о том же размышляли и Публий Пертинакс, и Сальвий Юлиан, и Септимий Север, и Клодий Альбин. Теперь и ему, наместнику обеих Панноний, эта мысль впору. Но в таком случае Коммод, полагающий, что главная опасность для правителя всегда исходит изнутри, тоже прав, как были правы умнейший и проницательнейший Тиберий, безумец Калигула, гуляка Нерон и умница Домициан[42].

Это был замкнутый круг. Разболелась голова.

Ему припомнился корабль, на котором они удирали из восставшей Сирии. Как бы въявь увидал молоденькую, страдающую одновременно робостью и безумной отвагой Клаву, увидал себя самого, успевшего взойти на борт, в то время как на берегу вязали Сегестия, друга и покровителя, спасшего его во время сражения при Карнунте. Вспомнилось, как Клава, вся в слезах, обхватила его колени, прильнула к нему, пытаясь удержать на корабле. Вспомнился ее истошный бабий крик: не пущу! Он замешкался, и этих мгновений хватило, чтобы враги связали Сегестия, вскинули на лошадь и отогнали ее от берега. Сегестий принял мученическую смерть в Антиохии, но это случилось потом, а в ту ночь они до рассвета и после рассвета, потом до заката пылко и жадно любили друг друга. Он, уставший, несколько раз пытался отодвинуться от нее, а она по-прежнему крепко удерживала его на себе и все шептала: не пущу. Еще!

Не так было с его первой любовью Марцией! Она по явилась из темноты и скоро, словно сказочная волшебница, пропала в ночи. Живет в рабынях у Уммидия, по словам знающих людей, помыкает Квадратом как последним рабом. Боги великие, чего только не случается в Риме! Еще говорят, наложница-хозяйка уверилась, что на небесах ее ждет спасение.

У Бебия на мгновение перехватило дыхание.

Неужели Марция?!

Неужели в своем письме цезарь имел в виду его, Бебия, первую любовь?!

Далее лихорадочно, кадрами посыпались воспоминания – император разглядывает шкатулку с ее портретом. До боли в голове прорезалась сцена восьмилетней давности, имевшая место в покоях императрицы: он, Бебий, Квинт, Тертулл и Сегестий при доброжелательном отношении Фаустины обсуждают план похищения Марции. Вот и Луций, десятилетний мальчик, он тогда дал слово, что она будет его.

Нелепая страсть, однако вполне в духе этого простодушного. Все в его окружении было направлено на то, чтобы научить