– Вам Михайловых? – спросил перетрусивший буфетчик. – Их теперь действительно нет, а только они были.

– Когда?

– Да, почитай, минут с двадцать, как ушли. Пили они тут, а потом вдруг явился Лукинский, вот этот… что с вами. Подошел он к ним, что-то сказал им, они вскочили, давай его наскоро потчевать… Он стакана три водки выпил. Как только он ушел, бросились из трактира и Михайловы, – повествовал буфетчик.

– Это точно… правильно… так оно и было… – загалдели трактирные посетители.

Было очевидно, что «примерный» Лукинский предупредил негодяев и те обратились в бегство. Назаров зло взглянул на начальника станции.

– Удружили! – бросил он ему.

Бринкер только виновато хлопал глазами.

– Потрудитесь следовать за мной! – сказал Назаров своим спутникам, и они все вышли из трактира. – Однако, порядки у вас! – продолжал Назаров. – У начальника станции – пьяницы стрелочники, у господина пристава – никого из чинов полиции, за исключением десятского! Вот тут и производи поимку преступников. Где же его искать? Какие у вас еще тут есть заведения подобного сорта? Где ближайшее?

– Постоялый двор в доме Суворовой, – сказал десятский.

– Скорее, скорее туда! – торопил Назаров.

Подходя к постоялому двору, Назаров увидел быстро выскочившего из ворот молодого человека.

– Кто это?

– Это машинист, Павел, я знаю его.

Однако позже агент узнал, что встреченный у Глебовой (содержательницы двора) человек был вовсе не машинист, а Федор Михайлов.

Желая устранить возможность побега Михайловых из дома Суворова, если бы они оставались еще там, Назаров обратился к приставу:

– Будьте так любезны окружить этот дом понятыми.

– Я не могу этого сделать скоро, – ответил пристав.

– Как не можете? – вскипел бедный агент. – Что же мне, из-за ваших порядков упускать из рук преступников, дать им возможность скрыться?

– Но где же я возьму сейчас понятых? – оправдывался пристав.

Назаров понял, что ему придется рассчитывать исключительно на собственные сообразительность и энергию. По счастью, рядом с постоялым двором Назаров увидел дом, ярко освещенный, в окнах которого он разглядел фигуру жандарма. Оказывается, тут шла свадьба, на которой пировал жандарм. Назаров немедленно его вызвал и попросил оказать содействие.

Оставив у каждого выхода из дома Суворовой по человеку, Назаров стал стучаться в двери постоялого двора. В эту минуту жандарм Маслюк, стоявший около двора дома, услышал какой-то шелест, как бы шум шагов человека.

– Ваше благородие, – подбежал к Назарову жандарм, – точно человек во дворе прячется.

Когда двери постоялого двора были открыты, Назаров, а за ним вся свита поспешно бросились во двор. Во дворе стояли доморощенные экипажи, телеги, сани и виднелась большая груда сложенных дров. Назаров сразу подошел к дровам и начал внимательно вглядываться. Вдруг он испустил радостный крик:

– Ага! Наконец-то попался…

За грудой дров лежал притаившийся человек.

– Ну, вставай, братец, теперь уже все равно никуда глубже не спрячешься.

– Берите его, господа! Арестуйте!

В то время пока полиция извлекала из дров Ивана Михайлова, Назаров бросился на чердак дома, где и нашел другого разыскиваемого – Федора Михайлова.

Они оба назвались своими именами.

Назарову сразу бросилось в глаза, что Иван Михайлов был более перепуган и смущен, чем брат его, Федор. Прежде чем приступить к их обыску, Назаров обратился к Ивану Михайлову:

– Ну-ка, любезный, покажи свои руки.

Тот протянул. Они были все изрезаны. Последнее сомнение исчезло. Убийца иеромонаха Иллариона был пойман. Начался обыск.

В кармане пальто Ивана Михайлова было найдено: желтый бумажник, в котором оказалось кредитными бумажками 97 рублей, открытые золотые часы с золотой цепью, складной медный образок и другие глухие золотые часы с цепью, а также носовой платок. В кармане брюк – две пары перчаток: лайковые и замшевые.

У Федора Михайлова было обнаружено: кошелек с окровавленными трехрублевками, 13 золотых монет, из которых 4 русские, а 9 фрацузских, серебро и другие монеты.

На нижнем белье Ивана Михайлова были заметны кровяные пятна.

Составили протокол, вещи, опечатанные печатью пристава, были вручены Назарову, а преступников, впредь до особого распоряжения, подвергли аресту при становом квартале.

Назаров немедленно дал мне телеграмму о поимке преступников. Я сообщил об этом обер-полицмейстеру. По его распоряжению Михайловых от Окуловки до Петербурга сопровождали три жандарма и, кроме того, от станции Вишера – три полицейских надзирателя.

– Молодец, Назаров! – похвалил я энергичного агента, выслушав его доклад. – Ну, давайте мне сюда Михайловых.

Через несколько минут они оба стояли в моем кабинете.

– Вы убили иеромонаха Иллариона? – спросил я.

– Не мы, ваше превосходительство, а я один… – ответил Иван Михайлов.

– Ну, рассказывай, как было дело.

– Вы убили иеромонаха Иллариона? – спросил я.

– Не мы, ваше превосходительство, а я один… – ответил Иван Михайлов.

Исповедь его, в первой своей части, была такова: ему 18 лет, вероисповедания православного. В настоящее время нигде не служит, дней за двадцать до совершения убийства уволен от должности стрелочника при станции Окуловка. До поступления на железную дорогу был прислужником в Александро-Невской лавре, исполняя обязанность коридорного слуги. Прибыл в Петербург из Окуловки утром 8 января. По приезде пошел в трактир близ Лавры, пил чай, потом пошел на фабрику Берта, но не дошел, а остановился ночевать у неизвестных ему чухон. Утром следующего дня был в трактире, пил водку, оттуда пошел на Николаевский вокзал, потом в Лавру, где и провел целый день и ночевал с дозволения знакомых ему сторожей.

– В восьмом часу вечера, десятого января, – продолжал убийца, – пришел я опять в Лавру и направился прямо в келью иеромонаха Иллариона.

– С целью убить и ограбить его? – спросил я.

– Нет. В то время у меня и мысли этой не было. Просто хотел повидать отца Иллариона, потому ведь, я служил ему. Дверь кельи на ключ заперта не была. Отворил я дверь, вошел в прихожую и громко сказал: «Боже наш, помилуй нас!»

«Аминь!» – послышался голос Иллариона. Я вошел тогда в комнату; из другой комнаты навстречу мне вышел отец Илларион, неся в руке сахар; самовар уже стоял в первой комнате за перегородкой на столе. На нем я заметил какую-то посуду и перочинный нож. В той же комнате на окне лежали два ножа: один – для колки сахара, короткий и толстый, другой – для резания хлеба. Подойдя под благословение и получив его, мы стали разговаривать. Иеромонах Илларион стал спрашивать меня, что теперь делаю, где служу. Я все ему рассказал, поведав, что приехал в Петербург приискивать себе место на железной дороге.

«Дело, дело, чадо, работать надо… в лености жизнь не угодна Богу, – заговорил отец Илларион. – А теперь давай чайком побалуемся». Он подошел к окну и стал колоть сахар.

В эту