По крыше сарая, густо покрытой кусками толя, забарабанило было решительно и зло, но ветер, передумав внезапно, отогнал тучи куда-то в сторону, и, когда я опасливо выглянул, очистившееся небо уже начало светлеть, и из-за окоёма начали робко пробиваться первые лучи солнца.

— Всего-то, что землю смочило, — усмехнулся я, с удовольствием вдыхая разом посвежевший воздух, и вновь скрываясь в сарае. Идея, родившаяся в голове, не то чтобы целиком захватила меня, но… во-первых, почему бы и не да, а во-вторых — эффектно!

Получасом позже вышел отец, долго умывавшийся и отплёвывавшийся в рукомойнике. Потом, чуть отошедший от вчерашнего, он подошёл ко мне, сел неподалёку, на брёвнышко, и закурил, глядя чуть красноватыми глазами и часто помаргивая.

— Не спится? — хрипловато поинтересовался он, выпустив из ноздрей дым.

— Да вот… — чуть усмехаюсь, — и так-то на новом месте, да свете последних событий, да ещё и гроза под утро собиралась.

— В свете событий, да уж… — покачал головой отец и окутался облаком табачного дыма, — Событий у нас в последнее время — хоть отбавляй, и все каким-то галопом. А это-то что затеял?

— Скамейку, — отвечаю охотно, — Я как на эти брёвнышки под жопами разглядел, так мне аж дурно стало. Ладно за сараями где-то, где всё больше мальчишки курят, но, мать их, на завалинке? Перед домом? Позорище…

— Ну и так… — передёргиваю плечами, — на упреждение.

Объяснять отцу не понадобилось, собственно, вчера прекрасно без объяснений обошлись, и отыграли всё, как многажды репетированное.

— Хм… — он покурил, помолчал, и, встав, решительно затоптав окурок каблуком, присоединился ко мне.

— Смолить думаешь ножки, или в бетон? — поинтересовался отец, отдавая мне инициативу, а вернее всего, проверяя.

— Я обрезки труб неподалёку видел, — отзываюсь после короткого раздумья, — Вкопать, и ножки в них, ну и как положено — с щебнем и гидроизоляцией. Заменить, если вдруг понадобиться, на полчаса делов.

— Тоже дело, — одобрил отец, — помочь?

— Не помешает.

Вдвоём мы быстро принесли всё нужное и принялись за работу. Вскоре во двор начали сонно выползать женщины, занимаясь квохчущими в сараюшках курами, козами и поросятами. Хозяйство, пусть даже сто раз хлопотное и даже, в общем-то, не окупающееся, если как следует посчитать, есть у многих.

Спорная, но не самая бесполезная привычка по нынешним странноватым временам, когда в магазине из мяса можно купить только кости, и, если повезёт — синих, тощих, скверно ощипанных кур, проживших долгую аскетичную жизнь, полную трудностей и лишений, и померших мученической смертью. Да и перебои с продовольствием не редкость даже в Москве — в Чертаново, по крайней мере, случаются.

Отец, покусав губу, подёргав себя за мочку уха и глянув наверх, на стягивающее с себя облака встающее солнце, покосился на меня, подмигнул чуть смущённо, и снял с себя рубашку, оставшись в майке «алкоголичке», без которой приличному мужчине нельзя. Сухие, но довольно-таки внушительные мышцы, обрамлённые кое-где шрамами, заиграли на крепком теле.

Усмехнувшись, подмигнул ему в ответ, принимая игру, и тоже стянул с себя рубаху. До отца мне далеко просто в силу возраста, но честное слово, есть чем похвастать!

Да и не хвастовство это, по большому счёту, а всё та же игра на репутацию, самореклама, где и сама лавочка, и мышцы, и шрамы, всё в тему!

— … ой, молодцы-то какие, — слышу краем уха, и дальше — обрывисто, но узнаваемо — о том, как мы, да с самого утра… Собственно, на это и было рассчитано.

— В город поеду, — спокойно, как о давно решённом, сообщил отец, заканчивая завтрак и вытирая корочкой хлеба желток с тарелки, — с юристами нужно поговорить, обсудить нашу ситуацию.

— Гинзбургу позвони, — ответила мама после короткого раздумья.

— Он же под прослушкой? — вскинул брови отец.

— Тем более, — со значением ответила мама, еле заметно покосившись в мою сторону, на что я демонстративно закатываю глаза. Дальше они продолжили говорить на языке, полном недомолвок, оборванных фраз и прочей чепухи, призванной огородить дитятко, то бишь меня, от опасностей большого мира.

Наверное, все родители страдают этим… и не исключено, что я на их месте делал бы всё то же самое.

Они не то чтобы не воспринимают меня как взрослого, хотя отчасти так и есть, но скорее — оберегают. В прошлом у них немало тёмных пятен, а с недавних пор я начал подозревать, что и с родственниками мамы всё может быть ещё интересней, чем я полагал ранее.

В общем, вполне понятная осторожность, особенно с учётом подростковой импульсивности, свойственной мне, несмотря на серьёзный, казалось бы, жизненный опыт. Переспрошу что-нибудь на эмоциях чуть громче, чем нужно, или, переваривая полученную информацию и пребывая в глубокой задумчивости, ляпну что-то не то не в той компании. С учётом повышенного к нам интереса и коммунального бытия, последствия при таких ляпах будут неприятными, но совершенно предсказуемыми.

Поэтому — понимаю, всё понимаю… но это не отменяет ни моего сожаления, ни раздражения. Сколько такого, о чём говорить опасно и нельзя, канет в Лету? Просто потому, что в СССР опасно даже вспоминать…

После еды отец засобирался.

— На служебном автобусе подбросят, с мужиками договорился, — сказал он, снимая с гвоздя куртку и кепку, — всё меньше грязь месить.

Ещё раз быстро проверив, все ли документы при нём, отец выскочил на улицу.

— Ну, вот так… — зачем-то сказала мама, медленно сев на табурет. Впрочем, буквально через пару секунд она опомнилась и захлопотала, собирая со стола посуду.

— Вёдер надо будет купить, — озабоченно сказала она, — тазик ещё…

— Ты список составь, — отозвался я, — Хотя… давай запишу, пока возишься, а ты потом допишешь, что я позабыл, а чуть позже, к открытию магазина, подойду и куплю, что нужно.