Екатерина Дмитриевна встала, гордо приподняв красное от стыда, лицо.

– Жаль, голубушка, гордится-то нечем. Вы бы долу глазки-то опустили. О гордыне мы будем говорить подробно, но чуть позже. За излишнюю гордыню вам придется получить ряд других уроков, – строго сказал Виктор.

– И, правда! Смотри-ка, цаца, какая! Проститутка, а корчит из себя важную матрону! – не унимался купец Булкин.

– Позвольте, Булкин, я продолжу? – не без сарказма промолвил Виктор. – Так вот. Екатерина Дмитриевна, кроме того, что сама стала гулящей женщиной, она…

– Блядью она стала! Вот, кем! – выкрикнул Булкин с видом третейского судьи и развязано расхохотался.

– Болван! Да на такого как ты, я бы никогда не посмотрела… Да я бы и за тысячу золотых с таким, как ты, в постель не легла! – гневно выкрикнула Екатерина Дмитриевна, сжав маленькие кулачки.

– Ах ты, морда ярыжная… Да я, да я… – Булкин задохнулся от негодования. – Я бы и сам ломаного гроша за такие «мощи» не дал! Мои бабенки все сытые и справные ходили. Я на кости не бросался.

– У псякреф![103] – почему-то по-польски выругалась Худова, ее глаза метали громы и молнии.

Во время этой перепалки Махнев и третий – высокий, унылого вида мужчина, похожий на обедневшего дворянина, оба молчали.

– Господа, господа, я вам не мешаю? Булкин, еще слово, и я удалю вас из класса. Будете у меня другого курса дожидаться. – Виктор постучал длинной указкой, привлекая к себе внимание.

– Ладно, я замолкаю, – процедил Булкин, – я просто не люблю худых баб, да еще таких спесивых и наглых, – уже тише проворчал он.

– Я продолжу. Она не только сама занималась проституцией, но и приучила к этому ремеслу трех своих приятельниц. Через постель Худовой прошли 478 мужчин и 5 женщин.

– Ого! – присвистнул Булкин.

– Погодите, справедливый вы наш, аматер[104] пышных форм, дойдет очередь и до подсчета ваших жертв, – резонно заметил демон.

– Худова, помимо занятий проституцией за деньги, как я говорил ранее, устраивала дружеские вечеринки и попойки, где занимались свальным грехом, лесбийскими игрищами и содомией… – Виктор зачитывал грехи бедной женщины, как бесстрастный обвинитель на суде.

– Вот, оно что! Эвона, как! Наша мещаночка любила и афедрон свой тощий подставлять! – снова выкрикнул неугомонный румяный правдолюб.

«Да, это женщина моего полета», – подумал Владимир и еще раз оценивающе посмотрел на стройную фигуру Екатерины Дмитриевны. Булкин сидел вполоборота к Владимиру, глядя горящими, масляными глазами на черноволосую распутницу. И даже со своего места Владимир увидел то, что темные шерстяные штаны купчишки оттопырились на причинном месте, образуя внушительного вида, колбасу…

– Была убита своей любовницей на почве ревности ударом топора по голове… Итак, подведем итоги. Екатерина Дмитриевна, вы согласны с обвинением?

– Да, согласна, – хрипло отозвалась Худова.

– Ну что же, раз так, я выношу свой вердикт: вы приговариваетесь к прохождению учебных и практический занятий в моем ведомстве, и попутному наказанию за совершенные вами деяния. – Виктор немного помолчал. – Хотел напомнить всем вам, что суд и короткое разбирательство над вашими душами был совершен и ранее, в предварительных инстанциях. Правда, не все о нем помнят, а над многими из вас сей суд, не без моей просьбы, был проведен досрочно, во избежание, так сказать, лишней волокиты.

– Интересно! Это как, это без нас? Кругом одни бюрократы… Вы слышали? Они и судьбой нашей без нас распорядились, – возмущению Булкина не было предела.

– Господин Булкин, поверьте, относительно ваших персон у Высшего суда не было никаких сомнений. Сей суд выглядел бы пустой и короткой формальностью, за которой бы последовало скорейшее этапирование вас к моему Ведомству. Я лишь похлопотал о том, чтобы взять своих подопечных под свою ответственность и сделать это как можно быстрее, без проволочек и ошибок. Булкин, неужто вы не чувствовали при жизни моей опеки, особенно последние три года? – Виктор пристально посмотрел на купчишку. – Видите ли, господа, я нахожусь на хорошем счету на службе, за что имею множество наград и поощрений. Так вот, последние годы я взял манеру работать на опережение событий. Я заранее подбираю симпатичные мне души, покровительствую им при жизни и знаю наверняка, что все они окажутся у меня. Я редко беру случайных людей. С ними хлопотно – не знаешь, чего от них ждать. Я люблю работать со знакомым материалом, когда мне известны все ваши мелкие грешки от розово-сопливого детства до появления первых седин, все ваши чаяния и муки едва живой совести. Я даже знаю, когда каждый из вас впервые получил удовольствие, занимаясь рукоблудием…

– Теперь понятно, кто толкал меня на все пакости… Бывало, и сам не хочу, а бес за шиворот тянул.

– Не все так однозначно, Макар Тимофеевич, – умильно парировал Виктор. – А на что вам молитва и пост дадены были? А дорожка в храм отчего быльем поросла? Ах, впрочем, о чем это я? Вы и молитв-то не знали… А свобода воли? Отчего вы о ней-то, родимой, не поминаете? Все-то у вас другие виноваты, а вы вроде как не при делах. Сядьте уж, и угомонитесь.

– Вот так всегда. Попробуй только рот раскрыть в свое оправдание, – обиженно засопел Булкин.

– Итак, сейчас, лишь для соблюдения процедуры, я подтверждаю ваши грехи и повторно зачитываю приговор. Садитесь и вы, госпожа Худова. Перейдем к господину Травину Родиону Николаевичу. Встаньте, пожалуйста.

Со своего места приподнялся сорокалетний мужчина: высокий и стройный с русыми волосами и пышными бакенбардами. Одет он был скромно, но опрятно.

– Представляю вам Травина Родиона Николаевича, мелкопоместного дворянина, преподавателя русской словесности, – немного торжественно проговорил Виктор. – Итак, Родион Николаевич работал у нас учителем в одной из Санкт-Петербургских гимназий, в институте Благородных девиц императрицы Марии, он сменил несколько женских гимназий в разных городах, а после преподавал в кадетском корпусе. Потом вынужденно перебрался в Казань и работал в сиротском приходском училище. Во время своей пятнадцатилетней службы он соблазнил и изнасиловал более десяти учениц старших классов, сожительствовал с медсестрами, прислугой, несколькими выпускницами и тремя пепиньерками[105]…. Вы спросите как? Как из розария, охраняемого сотней сторожей, можно вынести хоть одну розу? Нет, мы не можем усомниться в строгости нравов сиих заведений. Эти заведения до сих пор являются образцом целомудрия, кротости и душевной чистоты. Но на любое правило бывают свои исключения. Особенно легко обстояли дела в тех учреждениях, где находились на попечении сироты. Вот именно по сироткам и специализировался наш учитель словесности. Везде есть свои лазейки: полупансионы, сопровождение девиц в иные места учебы. Бывало, он навещал своих бывших учениц, работающих гувернантками. Иногда приглашал на прогулки пепиньерок из других институтов. А еще господин Травин любил прогуливаться возле сиротского женского училища, а после и женской гимназии. Остальное было делом техники: подарки, посулы, взятки нечистоплотным воспитательницам. Чтобы те разрешили хоть глазком взглянуть на раздетых курсисток, а иногда и дать возможность, навестить сироту, принести ей гостинцев. Дождаться ее выпуска из учебного заведения и… соблазнить. Что поделать! Любил наш учитель молодую плоть. И вот итог. Он ломал неокрепшие, «восторженные» души малолетних дурочек. Предпочитал связи с девицами из обедневших семейств. С ними было проще, не правда ли, господин Травин? За них порой и заступиться, было некому.