От натуральности всего происходящего Екатерина Дмитриевна ойкнула и лишилась чувств, Булкин побелел и выкатил серые глаза, Травина чуть не вытошнило прямо на парту, Владимир зажмурил глаза.

– И не надо закрывать глаза, господин Махнев. Это, как раз то, о чем я вам так часто напоминал. Некоторые категории особо опасных грешников, вернее их бессмертные души проходят эти – самые страшные круги Чистилища. Я повторяюсь, время идет. Происходят изменения и в ведомстве наказаний. Теперь мы стараемся разбить всех грешников по отдельным, так сказать, узким категориям. Люди бывают грешны по многим направлениям, но большая часть специализируется на чем-то одном. Вы, четверо – все «классические» любодеи, и потому попали на мой участок. Прежде чем вы попали сюда, повторюсь: я с вами еще при жизни провел определенную работу, дабы умножить ваши грехи, чтобы в последующем вас было легче классифицировать по определенному признаку. Мои коллеги, специализирующиеся, скажем, на «обжорстве», разыскивают людей, склонных к этому греху, и доводят последних до той кондиции, когда их легко поместить в определенную категорию. Не скрою, есть такие личности, кои замешаны во всех семи грехах в равной и тяжелой степени. Это, так называемые, особо «трудные индивиды». К сожалению, эти категории мы переводим-таки в нижнее Чистилище, картинку которого я вам только что представил. Именно для таких грешников, рецидивирующих неоднократно и особо злостно, мы до сих пор держим самый нижний этаж, на котором работают мастера своего дела.

Виктор еще раз элегантно прошелся по сцене, а потом сел на невесть, откуда взявшееся красное кресло. Экран на стене потух. В зале загорелся свет. Стояла гробовая тишина, прерываемая всхлипами Екатерины Дмитриевны. К всхлипам добавились какие-то скулящие звуки – это взвыл учитель словесности, господин Травин.

– Ну что ж, на сегодня урок закончен. Расходитесь, пожалуйста, по домам. Я рад, что сегодняшняя лекция не прошла для вас даром, а дала повод задуматься над ошибками. Я вижу, что двое из вас раскаялись, даже слишком… Меня сие очень радует, значит, мой труд не напрасен. – Виктор с участием поглядывал на Екатерину Дмитриевну и рыдающего Травина. – Овидий, принесите два стакана воды! – крикнул он.

Двери распахнулись, и шаркающей походкой, словно маленький ком, в аудиторию вкатился карлик в красной турецкой феске. В коротких, но мощных ручках поблескивал серебряный поднос с двумя стаканами воды. Он ловко подбежал к Худовой и Травину и сунул им в руки воду. Те, стуча зубами о толстое стекло, всхлипывая и шмыгая красными носами, опустошили каждый свой стакан.

– Ну что ж, господа, о времени следующего урока я извещу отдельно. И кстати, дома, на досуге постарайтесь каждый вспомнить примеры различных неблаговидных деяний, в которых вы были замешаны (кроме любодейства). Это и будет вашим домашним заданием. Чем более вы будете искренни со мной и откровенны, тем выше будут оценки, и тем быстрее вы приблизите день вашего освобождения с моего этажа… хотя бы на несколько минут, – демон лукаво улыбнулся. – До свидания, господа! В следующий раз прошу не опаздывать.

Махнев вышел из аудитории и поплелся по длинному коридору. Рядом с ним увязался Макар Тимофеевич. Худова и Травин прошмыгнули вперед. Травин передвигался ходульными ногами очень скоро, чуть ли не бегом. Екатерина Дмитриевна семенила рядом мелкими шажками, приподнимая пальцами подол шелкового платья. Все четверо очень быстро преодолели широкие ступени, покрытые ворсовой ковровой дорожкой, и мраморный нижний зал, а после аккуратно, стараясь не задеть и ветки, не рассматривая драгоценной красоты, миновали сокровищницу из настоящих и искусственных деревьев. Входные решетчатые ворота были приподняты. Грешники, словно четыре пули, выскочили на свободу. И хотя каждый из них понимал, что свобода эта – вещь мнимая и иллюзорная, однако с каким наслаждением все четверо вдохнули ночной воздух и посмотрели на тяжелый диск луны.

Первым с известкового холма, покрытого сине-зеленой травой, скатился учитель словесности. Его русая голова (шляпу он где-то потерял) мелькнула над шатким мостом. В этот самый момент купец третьей гильдии засунул пятерню в широкий, зубастый рот и надул щеки: раздался оглушительный свист. У Владимира, стоявшего рядом, заложило правое ухо.

– Ты что, Макар, рехнулся? – только и успел спросить Владимир, глядя удивленными глазами на купца.

– Ничё я не рехнулся… Просто пужануть хотел «профессора». Глядите, ваше благородие, ха-ха, он еще сильнее припустил. Поскользнулся, чуть с моста не сиганул! Жалкий учителишка!

– Ну, зачем ты так?

– А пущай знает мужиков. Вы это… давайте, ежели не против, вместе держаться. Хоть вы и грешили с каким-то там кастратом, так по моему разумению, это – не в счет, так, как кастрат – он что баба… И потом один раз… Ну, словом, вы меня поняли. Вы же, в основном, по бабам ходили. Вот и я по ним, родимым. А этот придурок не только девиц портил, но и к мужикам ручонки тянул. А может, и гимназистов или кадетов втихаря прихватывал. Кто знает? Так они нам и сказали всю правду! Держи карман пошире.

Владимир не стал переубеждать Булкина по поводу кастратов и читать лекций об особенностях проведения этой изуверской операции… Он понял, что на сегодня это противоречит его интересам. И благосклонно позволил Булкину важно шествовать рядом. Выбирать друзей здесь не приходилось.

А между тем учитель словесности, сломя голову, несся через перекидной мост. Две минуты и жуткий мост, а также бурный водопад остались далеко позади. Его долговязая фигура скрылась за треугольными гранями базальтовых гор.

Следом за ним семенила Екатерина Дмитриевна.

– Ваше благородие, места здесь гиблые, а потому, в одиночку пробавляться тяжко. Опять же и политесы особые разводить я тоже не вижу резона. Вы отлично понимаете, что в прежней жизни ни одна дорожка бы не свела меня, рязанского купца, с вашеством. – Булкин немного помолчал, смущенно почесывая русый затылок. – Вы того, позволите, я буду звать вас по имени и перейду на «ты»? – серые, чуть навыкате глаза Булкина с чистой совестью смотрели на Махнева.

– Валяй! – неожиданно для самого себя, безалаберно обронил Владимир. – Мы не в божьем мире. И хоть мы и не пили на брудершафт, я все равно тебе это позволяю.

Булкин даже подпрыгнул от удовольствия и сдвинул серую шляпу на кудрявый затылок.

– Владимир Иванович, какие наши годы! Вот кончится учеба, тогда и выпьем. Выпьем и закусим. И к девкам пойдем. Я пока был здесь с неделю, успел уже кое-что разузнать о местных порядках. Короче, здесь тяжело лишь во время учебы – все так говорят. А дальше – жизнь вольная и разнообразная. Ты заметил? – О харчах думать не надо. Многие долгожители, я тебе скажу, очень недурно питаются. Баб здесь – полк. Какие только душе угодны: от мулаток, до рыжих. Твое благородие, у тебя когда-нибудь было с мулаткой? – почти без остановки тараторил Булкин. – Не дрефь, еще заживем! Рождаться заново не потянет… Я вот, что, Владимир Иванович, хотел предложить, – заговорчески, в самое ухо, обдавая горячим дыханием, прошептал Булкин. – А что, ежели нам с тобой изловить мещаночку и дать ей жару где-нибудь под кустом? А? Как ты на это смотришь?