пугали, а Асмер, блуждающий средь тьмы шепота, внимал им. И пускай не знал, что они твердят, но чувствовал, что должен выполнять все их тихие приказы.

– Я умер? – думал Асмер. – Тогда, что это за место?

Он огляделся. Вокруг было темно. Попытался прислушаться к своим чувствам, но те молчали. Он чувствовал только голоса, струящиеся по его телу, переполняющие его нутро. Ощущал, как они затихают, уходя куда-то вниз, или наоборот усиливаются, поднимаясь к голове, и щекоча лицо.

Если это было чистилище, то Асмер предпочел бы пройти его как можно быстрее. Его трясло, но не от холода. Асмер ощущал присутствие чего-то невероятно могущественного, чего-то ужасного, но великого. Это что-то было повсюду, но в то же время его не было нигде.

Асмер начал слышать голос. Он выделялся среди других, более тихих. Этот был не то, чтобы очень громкий, но каждое произнесенное им слово гвоздем боли впивалось в разум Асмера. Но голос был чарующий, увлекающий за собой, и он, словно мотылек, влекомый пламенем свечи, побрел на него в поисках источника.

Идти было очень легко, ведь ног у Асмера не было, вернее он их совсем не чувствовал, казалось, он не шел, переставляя ноги, а парил над глубокой черной бездной под ним.

Голос все приближался, становился глубже и объемнее, но уже не вызывал не головную боль, а, наоборот, эйфорию, волнами прокатывающуюся по телу Асмера.

– Но раз я мертв. То разве у меня может быть тело? – хотел спросить он себя, но потом вспомнил, что в таком случае у него не должно быть и рта, и губ, а, соответственно говорить он не мог бы.

Асмер на секунду остановился, с трудом справляясь с желанием идти на голос. Сначала он хотел все выяснить. В голове, как никогда ясной, все еще теплились воспоминания, в которых Асмер лежал на неудобной кушетке, а над ним, сгорбившись, стоял человек с изуродованным лицом. В руках у него был нож, лезвие которого на половину торчало у Асмера из живота. Дальше тьма и заполонившие все голоса.

Попытки осмотреться не дали никаких результатов. Асмер никак не мог увидеть своего тела в царившей здесь темноте. Но это было не так страшно, как то, что, попытавшись нащупать свой вспоротый живот, Асмер ничего не почувствовал. Как и не почувствовал мышечного напряжения от движения руками. Его тело отсутствовало, здесь был только разум Асмера. Или душа?

Он уже слышал это слово, но так до конца не понял, что это. В церкви Души, откуда оно, словом, и получило свое начало, так называли сгусток космического света – жизнетворческой энергии, которая находилась в каждом живом существе. Эта энергия, вернее ее крохотная часть – душа, как раз и делала живое живым, а мертвое, лишенное света, – мертвым. Асмер всегда считал это бредом, но сейчас то, что его душа летает в каком-то пустом темном пространстве, донельзя похожем на то, как описывают космос, выглядело гораздо убедительнее, чем, например, что то, чем Асмер сейчас мыслит всего лишь капли крови, вытекшие из его живота.

– Зачем он здесь? – Асмер недоуменно завис на месте, забыв куда шел, но тут же вспомнил. – Голос. Он зовет меня.

Он медленно поплыл дальше, чувствуя, что с каждым пройденным метром теряет что-то важное, вероятно, какую-то часть себя. То, что осталось от Асмера больше не помнило, кем было, не помнило и не знало ничего, кроме голоса, громким шепотом звучавшего где-то у него внутри, заполоняя собой все большую и большую часть его разума, пока последние его крупинки, последние воспоминания и мысли, некогда живущие в голове старшего детектива Атифиса Асмера Амуннсена, не растворились в темноте. В этот самый момент, когда последние капли сущности, покинули безвольно бредущие остатки его разума, тьма вспыхнула кровавым светом, а голос прогремел громом, и тогда где-то на горизонте этого ужасного царства тьмы начало медленно вставать красное солнце с багровой радужкой и бездонно глубоким темно синим зрачком. На востоке, поглощая все и вся, встал огромный глаз, говорящий что-то гипнотизирующим и завораживающим голосом, произнося одну единственную фразу раз за разом.

«Den Qwivir»

Если бы здесь, кроме сгинувшего в оке бывшего детектива Атифиса, оказался бы человек, сведущий в языке святых, то он бы, в отличие от Асмера, смог бы понять и перевести эти слова. Слова, означающие довольно простую и понятную всем фразу.

«Ты мой»

***

Он не умер. Нет. То, что с ним стало, было хуже смерти. Во много-много раз. Голос, теперь ставший много мягче, нежнее и ласковей, отобрал у него все: его тело, его разум, его жизнь, подчинив себе, а затем исказил все это, придав омерзительную, даже извращенную форму, превратил некогда живого человека в бездушную куклу, марионетку, созданную для выполнения его ужасных прихотей.

И марионетка была верна хозяину. Она не знала усталости, не знала сострадания. Она несла лишь боль и ужас, словно живой передатчик, излучая и транслируя это в окружающий мир. Марионетка и была своего рода промежуточной станцией, через которую этот сигнал распространялся по всему этому аквариуму, вольеру, окруженному высокими стенами, в котором копошились, словно насекомые, существа, которые принимали сигнал.

Само собой, был и источник.

Шуршал длинный, оборванный внизу плащ, а тяжелые сапоги с глухим стуком шаркали по каменному полу. Темноту едва пробивал слабый свет, но марионетке это не мешало. Ей не нужны были глаза, чтобы видеть. Их и не было. Где-то впереди была ее цель, но торопиться не было смысла, ведь, так или иначе, еще никто не уходил из лап ни одного из Kuir, незримо бродящих по улицам Атифиса, выполняя волю своего повелителя, своего хозяина, бога и отца, волю голоса, что шепчет им, неспящим и не нуждающимся в отдыхе, цели и указаниях.

Вокруг менялись залы, менялись стены, сменяя свой цвет и фактуру. Марионетка проходила сквозь поистине невероятные комнаты, выполненные из каких-то волшебных материалов, взглянув на которые можно было бы увидеть россыпь звезд на антрацитовом ночном небе. Встречались и абсолютно пустые серые закутки, использовавшиеся, видимо, как подсобные помещения. Но бездушной кукле не имеющей своей воли, все это было не важно. Она шла по следу – следу, который хорошо ощущала своими отсутствующими ноздрями, своей антенной, настроенной на частоту ужаса. И усиливала его, посылая страх в ответ.

Это существо, бывший человек, был словно летучая мышь, но видел не за счет посылаемого звука, а с помощью ужаса, который, резонируя с закипающей от страха крови добычи, усиливался в черепной коробке и раскрывал ее местоположение. И