и другой девушкой, Лидой, полной блондинкой с обеспокоенным, болезненным, грустным лицом и не слишком аккуратной прической. Я сразу подумал, что Лида, по всей вероятности, из той породы людей, которые всю свою жизнь с тоской и отчаянием подсчитывают те непрестанные разрушения, что беззастенчиво творят разные встречные, вторгаясь в их настежь распахнутый, ничем не защищенный внутренний мир.

Третья, Нина, показалась поначалу самой неинтересной из трех. Молчаливая, скованная, она сидела слева от меня, и хотя мягкий профиль ее и особенно почему-то охватывающий шею воротничок розовой блузки «лапши» выглядели очень мило, однако уныло как-то. Мне показалось даже, что Нина из тех типично провинциальных девиц, которые, вспыхнув очарованием в короткий период цветения, очень скоро сникают, вянут, линяют как-то, забывают о всех первоначальных стремлениях и надеждах, рано выходят замуж, рожают детей и становятся неотличимо похожими друг на друга – озабоченными, вечно спешащими, раздражительными, грубоватыми в разговоре и болезненно сочувствующими чужому несчастью…

Начался легкий разговор ни о чем, и в какой-то миг, когда Нина внимательно и странно посмотрела на меня, я ни с того ни с сего ощутил, что теряю уверенность. Почудилось, что от блузки ее исходит розовое сияние, а большие серые глаза выражают одновременно и покорность, и всепонимание, и просьбу. Просьбу о чем? Непонятно… Но когда она опять посмотрела на меня, я почувствовал, что обязательно, непременно должен для нее что-то сделать. Сделаю, конечно. Но что?

3

Мы идем по ночным ростовским улицам к озеру. Нина, Алик и я. Третий лишний – кто?

Мы идем медленно и молчим, а в небе висит большая луна, я когда с освещенных улиц мы входим в неосвещенный парк, лунный свет делает все вокруг неопределенным, таинственным, а фигурка Нины в брюках и в обтягивающей блузке – воплощение совершенства, Нина поразительно действует на меня. Не только во взгляде, но и в движениях ее теперь видна обволакивающая, почему-то безоговорочно подчиняющая меня мягкость. Когда же я говорю что-то (Алик окончательно выбрал роль загадочно-молчаливого соблазнителя), она слушает очень внимательно, и у меня возникает такое чувство, что мои слова входят ей прямо в душу, и их очень уважительно, с большим почетом принимают там. Так и кажется, что они, может быть, останутся там навечно. Еще в ресторане, помнится, я обронил какую-то фразу насчет курения (что-то насчет Швеции, где приняли национальную программу против курильщиков), без всякого нажима, впрочем (они все четверо дымили без передышки), и теперь Нина не курит, а потом вдруг говорит, что решила вообще бросить курить, что она и не курила у себя в Ярославле, а вот Ростов, мол, развращает. Не знаю почему, но меня просто умиляет ее заявление.

Минуем заросли парка, и в призрачном свете луны открывается простор озера. Берег Неро болотистый, и в кромке воды проложены длинные дощатые мостки, мы идем по ним, слегка балансируя, в таком порядке: Нина, Алик, я. И Алик вдруг замедляет шаги, так что я чуть не срываюсь с мостков в болото, но он делает многозначительный знак, и когда Нина удаляется на несколько шагов вперед, шепчет:

– Слушай, уступи мне ее, пожалуйста, ты ведь все равно уезжаешь. Она вот как мне нравится. – И он проводит ребром ладони по горлу.

«Вот так номер», – думаю я, а вслух говорю:

– Ладно, ладно, конечно, пожалуйста. Что значит «уступи»? Сколько угодно!

И мы идем дальше.

Впрочем, я этого ждал. Еще в ресторане, окутываясь дымом от сигареты, поблескивая многозначительно черными глазами задумчивого оленя, он молча направлял свой роковой взгляд то на Наташу, то, черт побери, на Нину, по всей вероятности, выбирая… Было ясно, что Наташа уже выбрала из нас двоих – его, а вот как насчет Нины, я тогда еще не понял. Но почувствовал: Алик заметил мой внезапно пробудившийся интерес. И вот результат.

Мостки тянутся над водой, они становятся шире, видны силуэты лодок. Это причал.

Красота такая, что просто сердце ноет: большое озеро, спокойное, тихое, лунная дорожка на нем, пустынный дощатый причал и – лодки. Любую бери. Очаровательная молчаливая Нина, вот она рядом. Правда, и Алик тоже… Безветренно, тепло, кузнечики трещат где-то в лугах, а в камышах у берега чмокает рыба. И, повинуясь моменту, Нина ловко шагает в одну из лодок, садится, а следом за ней немедленно вступает в лодку и Алик. И опускается рядом. Что делать мне?

Я выжидающе стою на причале, смотрю на Нину, грациозно сидящую на корме, и у меня перехватывает дыхание… Я думаю: что если сейчас они попросят отвязать лодку и оттолкнуть их от берега – каково мне будет? И еще почему-то кажется, что Нина все-таки не совсем равнодушна ко мне. Сам не знаю, почему. Чувствую просто, и все. Она задумчиво склонила голову и водит пальцем по поверхности воды – и отражение луны как-то насмешливо растягивается и дробится на куски, которые тоже, кажется мне, беззвучно и не очень-то весело улыбаются, гримасничают. И Алик – я это просто в темноте вижу – все больше и больше заводится, а то, что Нина так нравится мне, он наверняка чувствует, и это, по-моему, еще больше его распаляет.

Что делать? Я завтра уеду (а может быть…), он останется, ну зачем мне им портить (ну хоть вечер один мне-то можно?..), у них же все впереди (а вдруг, ну вдруг я ей нравлюсь больше?..), возьмет да и женится на ней, а я тут совсем ни к чему.

Странно все-таки. Ведь я гораздо старше их. Но…

Наконец они выходят из лодки, и мы отправляемся обратно по мосткам, а потом налево, к парку. Алик опять отзывает меня и опять просит: «Слушай, я, наверное, женюсь на ней, вот как влюбился», – говорит он. Смешно, конечно, верить ему, но я обещаю, что ладно, сейчас уйду. Мы проходим несколько шагов, и я заявляю громко, с фальшивой решимостью:

– Ну ладно, ребята, я пошел. Мне завтра дальше ехать, встать надо пораньше. Спокойной ночи.

Хотя я и вошел в роль благородного и щедрого старшего, однако мне кажется, что Нина как-то странно смотрит на меня и не выражает особенного восторга по поводу моего заявления. И все же она не говорит ничего, не просит меня остаться – хотя глаза ее, глаза говорят так много. Или мне кажется. С трудом отхожу от них, чувствуя в себе какой-то непонятный разлад.

Быстро шагаю по темным улицам до гостиницы, поднимаюсь в номер – свет погашен, обитатели спят, – но, подойдя к своей койке,