Это письмо, полученное в начале месяца, способствовало выздоровлению Катрин, так как оно принесло надежду на скорое освобождение. Присутствие Филиппа в Брюгге было бы для нее лучшим способом скрыться. В этот вечер, засыпая в кровати под белым балдахином, она нежно убаюкивала себя надеждой на скорое возвращение в Монсальви. То, что еще недавно казалось несбыточным, стало реальностью. Конечно, ей придется при встрече кое-что объяснить Филиппу, но после всего, что она пережила, бурная сцена со вспыльчивым герцогом не могла ее испугать…

Вечером в среду 21 мая, в Троицын день, мать Беатриче вошла в дом Катрин со свертком в руках.

— Вы покинете монастырь ночью. Это известие только что пришло из монастыря августинцев.

— Разве герцог уже приезжает?

— Он находится в пяти лье отсюда, в Руле. Завтра, пока его армия будет обходить город, он войдет в него с сеньорами из ближайшего окружения и небольшим эскортом. Нотабли уже готовятся к его приему.

— Через какие ворота он войдет?

— Через ворота де ля Бувери, расположенные совсем рядом. Я сама приду за вами и отведу на место, откуда вас привезли, — под мост у больших ворот. Там вас будут ждать ваши друзья, чтобы отвезти к августинцам. Когда соберется плотная толпа, вы сможете, ничем не рискуя, смешаться с ней и присоединиться к монсеньеру. Вы не можете средь бела дня поехать прямо отсюда.

— Я понимаю… и я бесконечно вам благодарна за все, что вы для меня сделали, но как я могу доказать вам свою признательность?

Главная Дама подошла к Катрин, кончиком пальца потрогала большие клубки грубой шерсти и повернулась к подушечке кружевницы, лежащей на табурете, наклонилась, чтобы полюбоваться рисунком.

— Вы прекрасно поработали, госпожа Катрин, и мы будем вспоминать о вас. У вас явные способности к этому изысканному ремеслу.

— Недалеко от меня в Пюи-ан-Велэ есть кружевницы, я смогу продолжить обучение, — с улыбкой ответила она. — Но плод моего труда невелик по сравнению с моей благодарностью. Я бы хотела сделать намного больше!

— Тогда, — став вдруг строгой, начала мать Беатриче, — завтра, когда вы встретитесь с герцогом Филиппом. постарайтесь забыть причиненное вам здесь зло и попросите пощады и прощения для этого безрассудного города, который, как и раньше, будет ему принадлежать, если он проявит немного снисходительности. Люди здесь — словно дети: они перегибают палку, вязнут в мятежах, стараясь обогнать соседа, чтобы не упасть в его глазах. Суровое наказание способно превратить возмущение в ненависть, а слова прощения могут вызвать слезы раскаяния.

— Госпожа Беатриче, я все это знаю. И будьте уверены, что у меня никогда не возникало другой мысли. Когда-то я так любила этот город! И сейчас, когда его окружают море и гнев властителя, я не оставлю его в беде. Поверьте, я сделаю все, что будет в моих силах!

Не произнеся ни слова, Главная Дама обняла Катрин и вышла, возможно, чтобы скрыть свое волнение. На пороге она остановилась, чтобы пожелать ей отдыха, и сказала, что вернется за час до рассвета.

Этой ночью Катрин не смогла сомкнуть глаз. Что-то неотступно беспокоило ее. Может, это было решение Филиппа войти в город с небольшой свитой, да еще испрошенное им на это «разрешение». Это так было на него непохоже! Надо быть безумцем, чтобы забыть о гордости Великого Герцога Запада, о его хитром и мстительном характере. Действительно ли он собирается отправить четыре тысячи пикардийцев и бургундских рыцарей в обход Брюгге, в то время как сам с горсткой приближенных проедет по городу, дымящемуся от крови его эшевенов? Это было подтверждением храбрости, которой Филиппу не занимать, а может быть, и снисходительности, о которой говорила мать Беатриче. Так или иначе, бургундский принц был дипломатом и одним из самых ловких и образованных правителей, но случаи, когда дипломатия торжествовала над мстительностью, были редки: король Франции в течение долгих суровых лет узнал это на собственном примере.

Когда Главная Дама вошла, Катрин уже была готова; она стояла в монашеском платье у приоткрытой двери. Было темно, вокруг ни огонька. Мать Беатриче молча взяла Катрин за руку, и они стали пробираться по двору монастыря. После полуночи поднялся сильный ветер. Он раскачивал верхушки деревьев, и их скрип заглушал шаги женщин.

— С Богом, дочь моя, — прошептала мать Беатриче, обняла Катрин и скрылась за воротами, прежде чем та успела произнести слова прощания.

Из-под моста выросли тени, и Катрин внезапно очутилась в плену трех пар мужских рук.

— Я не солгу, госпожа Катрин, месяц, который мы провели без вас, был самым долгим в моей жизни, — вздохнув, заявил Готье.

На Троицын день было ветрено, как в ноябре. Обрывки серых облаков мчались по предгрозовому небу над шпилями церквей и громадной дозорной башней. Катрин, покидая монастырь с тремя спутниками, решила, что то, что произойдет сегодня, не будет иметь ничего общего с обычными пышными наездами принца.

Конечно, речь шла лишь о недолгой остановке в Брюгге. Было решено принять принца в городской ратуше, чтобы учить ему подарки и устроить в его честь небольшой банкет. Никто в городе не ожидал встретить улыбку на высокомерном лице Филиппа. Все терялись в догадках, что он

Огромная толпа заполнила улицы, и четверо путников без труда смешались с ней. Но, как и в день своего приезда, Катрин поразило безмолвие толпы. Слышна была лишь приглушенная речь да видны вокруг злобные или озабоченные лица.

Вот со знаменами и ножами за поясом прошли мясники, с вызывающим видом направляющиеся на встречу со своим господином. Когда они поравнялись с Катрин, она задрожала. С того далекого Дня Гнева, когда от их рук погибли Мишель де Монсальви, брат Арно, и Гоше Легуа, ее отец, Катрин боялась и ненавидела мясников. От них всегда пахло свежей кровью…

К трем стало известно, что герцог прибыл в деревню Сен-Мишель. Это был сигнал к движению. Нотабли с эскортом направились к воротам Бувери. Катрин увидела, как мимо прошел в праздничной шляпе бледный и осунувшийся Луи Ван де Валь. За ним следовали его сын, уцелевшие эшевены и несколько предводителей цехов, со своими знаменами. Возглавляли шествие его деверь, капитан Винсент де Шотлер, и несколько вооруженных солдат.

Мнимые монахи последовали было за кортежем, но остановились сразу за воротами. Нотабли стали переходить через мост. Порывы ветра поднимали тяжелые одежды, раздували знамена и вынуждали людей придерживать шляпы. Уже можно было различить бургундское знамя и первых солдат личной охраны герцога. Дальше выстроился отряд ярких великолепных рыцарей, окружающих принца.

Высокий величественный всадник выехал вперед