На тщательно проработанные башенные прически, подобные Toupetfrisur[570], должны были уходить часы — причем занималась ей целая команда парикмахеров (ornatrices), используя такие инструменты, как calamistrum (железо для завивки) и гребни из слоновой кости, образцы которых часто находят при раскопках.[571] Ornatrix, который не удовлетворял свою госпожу или посетителя, ждало тяжелое наказание, если верить римским сатирикам: «Почему этот локон торчит вверх?» — возмущенно вопрошает женщина у своего беспомощного парикмахера перед тем, как пустить в ход хлыст для быков.[572] Мы знаем даже имя одной из собственных ornatrices Домиции — благодаря мраморной памятной плите, установленной ее мужем. Девушку звали Телесфорис, она умерла в возрасте двадцати пяти лет.[573]

Женская аудитория, присутствовавшая в публичных местах, где появлялись портреты Домиции и Юлии Флавии, осознавала, что, в отличие от простого нодуса, прически родственниц императора были доступны только очень богатым дамам, которые могли позволить себе уделять огромное количество времени и рабского труда на создание столь сложных высоких конструкций. И все-таки некоторые аристократки, по-видимому, бросали вызов моде. Ювенал издевается над тщеславием женщины, которая «наращивает голову ряд за рядом, высоко вздымая прическу с линиями этажей» — так, что хоть она и выглядит невысокой сзади, может показаться ненатурально высокой спереди.[574]

До наших времен дошло очень мало образцов реальных волос того времени, как и прочих органических веществ, поэтому трудно установить связь между официальными портретами и обычным видом женщин той эпохи. Однако малые частички все-таки были найдены в таких местах, как Британия, Галлия и Иудея, демонстрируя нам все оттенки от белого до черного. Женские мумии из провинции Египет демонстрируют прически точно того же стиля, как на скульптурных портретах из имперской столицы Рима, — хотя это не означает, что эти женщины проходили через продуманный ритуал укладывания волос в этом стиле каждый день.[575]

Мы можем задуматься, почему социально консервативные Флавии, которые во многих отношениях отделяли себя от экстравагантных излишеств предыдущего режима, приняли то, что для нашего взгляда кажется такой глупой прической, как Toupetfrisur. На деле эти кропотливо уложенные прически сообщают нам о тщательно культивируемом, цивилизованном порядке, который прекрасно гармонировал с более широким порядком, в котором существовали мужья и братья этих женщин. С момента взросления респектабельная римская дама никогда не носила волосы распущенными на публике. Неуложенные локоны демонстрировали сексуальную несдержанность либо варварское происхождение — подобно британской королеве-воительнице Боудике. Демонстрация нечесаных волос для женщины являлась знаком траура — либо особой привилегии богинь, которые исключались из обычных цивилизационных норм. Для Флавиев демонстрация технического искусства Toupetfrisur перекликалась с династическими амбициями, требующими моральности, контроля и порядка в империи.[576]

Другой политически уместной реформой портретной традиции и для мужчин, и для женщин эпохи Флавиев было заигрывание с «реалистичным» стилем, возвращавшим ко временам Республики. В период Юлиев-Клавдиев портреты мужчин и женщин императорской семьи обычно демонстрировали абстрактно-моложавую внешность, даже когда объект изображения достигал старости. Но под новыми, тяжелыми и нарочитыми прическами, принятыми их наследниками Флавиями, лица женщин снова стали демонстрировать свой возраст. Один мраморный бюст женщины средних лет, обычно считающийся изображением Домиции на склоне лет и в настоящее время находящийся в музее искусств Сан-Антонио в Техасе, иллюстрирует это новое явление.[577] Ее волосы старательно свернуты в четыре куполообразных ряда туго завитых кудрей — истинное проявление искусства ornatrix, но вместо упругого, молодого контура лица, характерного для образов эпохи Юлиев-Клавдиев, у женщины лицо тяжелое, брови недовольно опущены на глаза с тяжелыми веками, а впадины носогубной линии четко выделяются на фоне рыхлых щек.[578]

Развернув портретное искусство назад, в сторону «реалистического» стиля, применявшегося в мужских портретных статуях республиканского периода, Флавии, по-видимому, надеялись обратиться к ностальгической памяти об эпохе, населенной образцами женской добродетели — такими как Корнелия, — прославившимися задолго до Агриппины Младшей и Поппеи, которые запятнали репутацию первых римских леди.[579] Но за ослепительным фасадом дворца и великолепными моральными формулами брак Домициана и Домиции являл признаки соскальзывания в самые худшие манеры Юлиев-Клавдиев.

Примерно в 83 году, через два года после восшествия мужа на престол, Домиция была обвинена в романе с актером, известным под именем Парис, — удачно ложащаяся ассоциация с мифическим Парисом, бежавшим в Трою с Еленой, женой царя Менелая. Драматический актер Парис был публично казнен, а его поклонники запуганы возможностью такой же судьбы. Домиции император дал развод.[580]

Домиция была не первой женщиной имперского дома, обличенной в связи с кем-то из людей сцены. Среди казненных по обвинению в связях с дочерью Августа, Юлией, был легкомысленный актер по имени Демосфен, а первая жена Нерона, Клавдия Октавия, была ложно обвинена в адюльтере с египетским флейтистом, чтобы отправить ее в ссылку. Казни и ссылки за адюльтер, в особенности с актерами или слугами, были классическим поводом избавиться от женщин — как правило, по политическим мотивам.[581] Однако в случае Домиции такой мотив по существующим источникам не прослеживается, но вполне правдоподобным предположением может служить ее неспособность произвести наследника.[582] Так как расплатой за прелюбодеяние стала высылка, мы можем предположить, что Домицию, как и других опозоренных римских жен, просто изгнали из города — хотя нет сведений о том, разделила ли она судьбу Юлии, Агриппины Младшей и других имперских женщин, оказавшихся в ссылке на острове Пандатерия.