Поздняя версия смерти Домициана гласит, что Домиция смогла забрать тело своего мужа, которое было разрублено на куски, и поручила скульптору, собрав их воедино, создать по их форме статую, которая затем появилась на Капитолии в Риме. Эта история, записанная в VI веке, возможно, выдумана для того, чтобы объяснить происхождение трещин в статуе. Возможно, на самом деле эти трещины были следами исцеления шрамов damnatio memoriae против Домициана.[595] Описание свидетелями той необузданной и дикой радости, с которой портреты Домициана были осквернены его подданными после его смерти, дает нам представление о виде сцен, которыми сопровождались аналогичные уничтожения изображений проклятых женщин, таких как Мессалина.

Но, в отличие от изображений Мессалины и Домициана, изображения Домиции остались демонстративно нетронутыми. Две бронзовые монеты из Малой Азии с профилями императора и его императрицы носят признаки преднамеренного повреждения его изображения, а ее портрет остался нетронутым. Портреты Домиции уцелели даже в этот сумеречный период ее жизни, это говорит о том, что наследники Домициана видели какое-то значение в демонстрации ее образа. Вполне возможно, что они извлекали политический капитал из почитания супруги, которая подозревалась в причастности к его падению, — то есть избавлению римского народа от непопулярного правителя.[597] Таким образом, Домиция смогла сделать свою репутацию независимой от мужа, бросив вызов исторической традиции, по которой судьба и репутация жены были безнадежно привязаны к ее супругу.

Как и Ливия, единственная предыдущая Августа, пережившая своего мужа, Домиция сохранила уважаемое положение в обществе. Однако, в отличие от первой римской императрицы, ее не упоминают в литературных источниках после смерти ее мужа. Но есть указания, что во вдовстве она имела независимый источник дохода — кирпичную фабрику. Год ее смерти неизвестен, хотя она пережила мужа по меньшей мере на тридцать лет, увидев приход и уход еще двух императоров. На момент смерти ей было около восьмидесяти лет. Надпись на мраморной табличке, найденной в древнем городе Габий недалеко от Рима, говорит об освящении в 140 году в память о «Домиции Августе» храма, построенного на клочке земли, пожертвованном местным городским советом, на деньги одного из вольноотпущенников императрицы и его жены, Поликарпа и Европы. Они также устроили фонд, чтобы дать возможность городу каждый год праздновать день рождения Домиции (11 февраля), в честь которого беднякам раздавали пищу. Об этом пожертвовании сообщается на бронзовой пластине, вывешенной на всеобщее обозрение, чтобы ее могло прочитать население.[598]

Династия Флавиев демонстрирует паузу в истории первых римских леди. По контрасту с первыми десятилетиями империи, когда политика определялась одной семьей, обстоятельства правления Флавиев впервые расширили управление государством на более широкий круг. Новая честолюбивая элита, толчок к появлению которой был дан Веспасианом и его сыновьями, выстроила коридоры римской власти, и из этих коридоров вышло следующее поколение римских императоров и императриц. Береника, Ценис, Юлия Флавия и Домиция, очень разные женщины, состоявшие в разных отношениях со своими императорами, смотрятся до некоторой степени отражением старой гвардии: Береника выглядит аналогом старого врага Августа, Клеопатры; Ценис была близко связана с домом Юлиев-Клавдиев; Юлия Флавия, еще одна имперская женщина, вымазанная дегтем общественного мнения, обвинявшего ее в инцесте со своим дядей; Домиция, обвиненная в участии в заговоре с целью убийства мужа, как и многие из ее предшественниц.

И все-таки эта группа столь разных женщин так или иначе проложила путь к новому образу римской первой леди. Как показала вторая половина истории империи, супруги императоров со временем начали выходить из совершенно несопоставимых социальных кругов — из семей без долгой политической родословной, из семей скромного крестьянского происхождения, из таких далеких провинций, как Сирия. Право быть членом этого элитного женского клуба недолго было эксклюзивной возможностью одной семьи, одного класса или одного региона.

Ранним утром в ноябре 130 года, примерно через три десятилетия после того, как закончилась династия Флавиев, группа важных римских туристов собралась у подножия одной из самых популярных египетских достопримечательностей. Эта партия включала правящего императора Адриана, его жену Сабину, а также поэтессу-любительницу из провинциального царского дома Коммагенов по имени Юлия Балбилла. Предметом интереса туристов был Поющий Колосс Мемнона — шестидесятифутовая сидящая статуя, воздвигнутая в Фивах около 1400 года до н. э. в честь фараона Аменофиса. Колосс получил такое название благодаря высокому пронзительному звуку, похожему на резкий голос струны лиры. Казалось, он рождался в гортани статуи — хотя, возможно, он просто вызывался испарением ночной влаги из пор песчаника, деформировавшегося под действием нарастающей жары пустыни. Тем не менее некоторые из сотен путешественников, приходивших к сидящему гиганту каждый год, выцарапывали на его ногах стихи, чтобы увековечить сверхъестественные ощущения от услышанного голоса статуи.[600]

Атмосфера среди важных персон в это ноябрьское утро была, без сомнения, немного подавленной. Всего несколько недель назад любимый друг Адриана, юноша Антиной, входивший в его свиту, странным образом утонул в Ниле. Компания императора уже совершила одно путешествие к Колоссу днем раньше — но статуя хранила молчание. Можно было понять нервозность местных официальных лиц, которые привели группу сюда: а вдруг Колосс снова не продемонстрирует важной аудитории свой знаменитый трюк?