забыла о существовании Рассказчика, он нагнулся к ней, схватил её за руку и поднёс к глазам надетый на безымянный палец перстень с родовым гербом. Ингрид замолчала.

Закончив изучать перстень, Халльфред отпустил руку. Он был полон иронии.

– Вижу, герб полный. В отношении тебя родители провели полный обряд, верно я понимаю?

– Да. – Она вспылила, хоть внешне и осталась спокойной. Только губы слегка побелели. – А почему бы нет? Есть возражения?

Он лениво потянулся, не спуская с неё глаз – оценивающих и холодных.

– Да вот гадаю, зачем отцу понадобилось брать в семью ещё одного, когда у него и без того много детей, есть кому оставить наследство. Тем более девушку, да ещё в столь… недетском, я бы сказал, возрасте. С ребёнком хоть повозиться можно, а с тобой… Только замуж выдать.

Ингрид, побледневшая от негодования, молча смотрела на Халльфреда. В эту минуту она его ненавидела. Но вспышка быстро прошла.

– Ну так поинтересуйся у отца сам, – проговорила она медленно. – Обряд он провёл. Собираешься оспаривать?

– Нет. Но прежде чем тебя удочерять, отцу следовало бы всё же если не поинтересоваться мнением своих сыновей, то хоть поставить всех в известность.

– Интересно, а ты спрашивал, можно ли тебе рождаться на свет, у своих братьев, матери и отца, прежде чем выбраться наружу?

Фыркнул Гранмар, что прозвучало очень громко, поскольку на некоторое время за столом воцарилось молчание, и девушка даже взглянула на Канута в опасении, не произнесла ли чего непоправимого. Халльфред молча смотрел на неё, а потом вдруг медленно и несколько неуверенно, словно сомневался, стоит ли, расхохотался. В глазах его появилась тень веселья, и он вдруг стал очень красивым молодым человеком, никак не хуже Канута или собственного отца.

– Понял, понял, согласен. Не буду подвергать сомнению наше родство. Думаю, не ошибусь, если предположу, что в тебе отца привлекла твоя наглость.

– Кого хочешь оттолкнёт от тебя твоя грубость, – проворчал Канут. – Разве так положено говорить с сестрой? Пей, Халльфред. Знаешь, Ингрид, когда он пьян, то совсем другой – разговорчивый, весёлый. То ли дело…

– Потому я больше и не собираюсь напиваться, – отрезал Халльфред. – Я не шут, чтоб развлекать общество! А ты пей, если хочешь.

Удивительно, но он и в самом деле слегка повеселел и стал поглядывать на Ингрид с намёком на симпатию. Она же расслабилась. Судя по всему, на деле брат не испытывал к ней каких-либо злых чувств, просто такой вот он по натуре – осторожный, недоверчивый. Может быть, под хмельком он умел потешить окружающих складными беседами, потому его и прозвали Рассказчиком. Но, судя по всему, сам Халльфред был от своего прозвища не в восторге. Странно, но, само похоже, бывают такие люди, которым вовсе не нравится быть душой общества.

Ингрид очень понравился Гранмар, да и Халльфред, если посмотреть, был ничем не плох. Подумаешь, мрачный. Люди бывают разные.

Она смаковала пиво, оставляющее на языке едва заметный привкус дымка, но не того, раздражающего, который тянуло с торфяников на город, а приятного, ароматного. Запах сжигаемых в парке листьев, или, может быть, ольховый дымок коптильни. Она пила и думала, что ей удивительно повезло с семьей.

19

В бальном зале среди колонн, инкрустированных хрусталём на серебряной основе, звучала музыка. Она росла, подобно цветку, щедро рассыпающему свой аромат вокруг себя, и очарование её, отражаясь от стен и потолка, становилось всё больше. Это была сложная композиция из звучания множества инструментов, но их тонкие отдельные ниточки образовывали единое полотно, неповторимое и дивное в своей красоте. И оно, это полотно, искрясь всем богатством своих цветов и оттенков, разворачивалось перед глазами поражённых людей, никогда прежде не переживавших ничего подобного. Их восторг, их преклонение и восхищение придавали силы тем, кто оживил эту мелодию, и они всё играли и играли без конца, не зная усталости. Почти все, кто был в зале, слушали одинаково – от императора до последнего барона. Не так, как могли бы слушать музыку бывшие соотечественники Ингрид – здесь на текучие гармоничные звуки только что не молились.

Кого хочешь приободрит такое отношение.

Ингрид стояла позади всех. Она за свою такую недолгую жизнь слышала мелодии не менее прекрасные, и хотя ей редко случалось внимать столь виртуозному и вдохновенному исполнению, в нюансах она почти не разбиралась и просто слушала. Она смотрела так, словно была здесь совсем ни при чём, словно не она, приведя сюда этих музыкантов, подарила (косвенно, конечно) слушателям эту красоту. Ингрид больше занимала реакция окружающих, в частности государя.

Когда мелодия иссякла, пианист из оркестра (пианино не было, и потому он исполнял обязанности дирижёра) тревожно обернулся к Ингрид. Она подошла к нему, успокаивающе кивая головой, и как могла постаралась убедить, что у людей вокруг просто нет слов, они поражены и очарованы. Импровизированный дирижёр заулыбался. Комплименты любому приятны, особенно человеку искусства.

Император вздохнул, поманил Ингрид пальцем, и с окружающих как будто спало заклятие неподвижности – они зашевелились и заговорили вполголоса, обмениваясь впечатлениями. Гвеснер Гиад же был, казалось, по-прежнему погружён в свои ощущения. Он заговорил с дочерью графа Бергденского не сразу после того, как она поднялась из реверанса.

– Просто прекрасно, – вздохнул он снова. – Не могу даже передать свои чувства. Скажите, это ваши прежние соотечественники, они из того мира, где вы родились?

– Примерно так, ваше величество, – почтительно ответила Ингрид. – Их родина от моей была на другом конце Терры. Мы с трудом понимаем друг друга.

– Вот как? Удивительно. Но играют они просто божественно. Скажите, вы не уступите мне своих музыкантов? Меня беспокоит, что такие люди находятся в рабстве, я считаю, им немедленно следует даровать свободу. После чего их ждёт достойное место в моём дворце. Что скажете, Ингрид?

– Я полностью с вами согласна, ваше величество, и, если позволите, хотела бы в таком случае подарить их вам от чистого сердца.

– Приму с благодарностью. – Император рассмеялся утробным приглушённым смехом. – Дар, достойный дочери графа Бергденского. Но у вас прекрасный вкус, моя сударыня, вы, как я вижу, выбираете лучших музыкантов, лучшие украшения. – Ингрид смущённо прикрыла в глубоком вырезе бриллиантовое ожерелье, бросающее тысячи разноцветных искр на тёмно-синюю парчу. – Даже лучшие платья. Вы имеете большой успех при моём дворе, я уже об этом слышал.

– Вы очень добры, ваше величество.

– Вовсе нет.