— он великий человек, да? Так вот, председатель Мао говорил, что вонючий тофу в Хунани очень вкусный! А в Ухане тофу еще вкуснее, просто председатель Мао не успел по этому поводу высказаться. Кушай, кушай!

Старик часто кивал, но за стол вместе со всеми не сел. Он поставил корзину и опустился на маленькую скамейку чуть поодаль. Жена хозяина ресторана тут же принесла ему утиную шею и шашлык, открыла пиво и поставила у его ног вместе с одноразовым пластиковым стаканчиком. Она была тетка умная и понимала, что старик — всего лишь старьевщик, но, глядя на то, как относились к нему жители нашего ЖК, обслужила его без снисходительности, хотя и не слишком дружелюбно. Старый носильщик уловил это и кивал в знак благодарности. Ел он осторожно и культурно, лишь слегка пережевывая пищу, будто у него плохие зубы. После нескольких глотков пива лицо и шея старика стали напоминать пересохший на солнце соус, поэтому он все время передвигал маленькую скамейку и, наконец переместившись в тень, спрятался и закурил. Чтобы не смущать старого носильщика, мы все сделали вид, что не замечаем его, и больше с ним специально не заговаривали.

(14)

В тот вечер, посидев немного за общим столом, я вернулась к себе на восьмой этаж. Потом вышла на балкон и посмотрела на расположенную под ним велопарковку. Я не любительница массовых мероприятий. Меня не особо привлекают такие оживленные посиделки с резкими запахами, острой едой и дымной завесой. Мои родители медики, и у меня выработана привычка к гигиене. Раньше, когда я ходила в столовую, мне приходилось стерилизовать свой ланч-бокс ватным шариком, смоченным в спирте. При виде же таких застолий — когда вся еда накладывается руками, а пивные бутылки, если зазеваешься, открывают зубами, и брызги слюны летят во все стороны, — аппетит и вовсе пропадал. Я понимаю, что коллектив — это прекрасно, что такой банкет может быть интересным и даже способен одарить мудростью, но просто не могу подойти слишком близко. Оказываясь в гуще событий, я цепенею и запутываюсь, а вот на расстоянии мне удается сохранять ясность ума. Это как смотреть пьесу с наиболее подходящего места, откуда можно сопереживать радостям и печалям на сцене и позволять своим чувствам прорастать глубже и глубже, получая массу неожиданных ощущений.

Именно поэтому я осталась на балконе, наблюдая, как соседи весело проводят время, а их бокалы и тарелки пустеют. Они прощались друг с другом и, счастливые, расходились по домам. Чжан Хуа суетливо расплатилась с женой хозяина ресторана. Старик давно уже куда-то делся. Я заметила дорогой модный шарф, случайно забытый им на перилах велопарковки. Шарф раскачивался на ветру вместе с цветами и ветками деревьев. При виде него все снова задумались о том, откуда же он все-таки взялся.

Ночь сгущалась. На реке Янцзы по ночам всегда гудят корабли — это музыка великой реки и больших судов, непрерывные ахи крупного порта, мощные и позволяющие уловить то, что нельзя выразить словами. Слушая эти звуки, я медленно засыпала с благоговением перед миром.

Наступил очередной холодный осенний день. Судебный марафон между профессором Жао Циндэ и Ван Хунту принял худший оборот, поскольку суд не поддержал профессора Жао, а принял решение в пользу Ван Хунту и предложил им урегулировать дело во внесудебном порядке. Время от времени профессору Жао Циндэ и Ван Хунту приходилось ходить в суд на переговоры; оба они надевали костюмы и ехали туда на такси, а затем на такси возвращались, и после каждый из них в раздражении снимал костюм. Всякий раз переговоры заходили в тупик, и мужчины потратили целую кучу денег.

Председатель суда, бывшая студентка жены профессора Жао Циндэ, которая также увлекалась литературой и в свободное время писала статьи, поддерживала связь с местной газетой. Приняв дело профессора Жао, она написала статью, где осуждала академический плагиат. Однако постепенно отношение к этому вопросу председателя суда менялось, и профессор Жао Циндэ убеждал жену зайти к своей выпускнице. Супруга профессора была необщительной и чувствовала себя неловко каждый раз, когда выходила из дома, но поскольку судебный процесс затянулся, сочла своим долгом помочь мужу. Тем вечером она взяла рисоварку, которую ей в свое время подарили на работе, и отправилась навестить свою бывшую студентку. Та как раз ужинала, но у нее дома была очень качественная японская рисоварка. Увидев это чудо техники, жена профессора смешалась, и разговор получился скомканным. Бывшая студентка не приняла подарок, а о деле говорила безучастным тоном. По дороге домой супруга профессора почувствовала себя нехорошо — она наглоталась холодного осеннего воздуха, у нее начался кашель, который перешел в пневмонию; спустя несколько суток ее доставили в больницу, и пожилая женщина в тот же день умерла.

В ЖК мы уже несколько раз проводили похороны. Но в нашем корпусе такое случилось впервые. Толстушка и дети подумали, что это весело, поэтому бегали и кричали без причины, и в нашем подъезде воцарилось оживление. У входа в два ряда поставили венки. И из надписи на траурной ленте мы узнали, что жену профессора Жао Циндэ звали Дэсинь[75]. В неряшливой пестрой форме прибыли сотрудники похоронного бюро — духовой оркестр всего из трех или пяти человек. Зазвучала траурная музыка, перемежавшаяся популярными некогда эстрадными песнями «Луна представляет мое сердце»[76] и «Я действительно скучаю по тебе»[77]. Ритм замедлялся и растягивался, превращая радость в печаль. Катафалк медленно выехал со двора. Профессор Жао Циндэ, одетый в черный костюм и солнцезащитные очки, еле переставлял ноги, и его поддерживала Чжан Хуа. Их сын нес портрет матери; он несколько раз всхлипнул и собрался, словно решив, что этих слез достаточно. Невестка не плакала, а изображала грусть, держа за руку сына, который подпрыгивал как мяч. И только Чжан Хуа заливалась слезами и растирала их вместе с соплями по всему лицу.

Когда в нашем ЖК устраивали похороны, Чжан Хуа обязательно просили помочь. Сейчас она сидела на велопарковке, прикладывая лед к красным опухшим глазам, и корила себя:

— Какого черта я плачу? Это ж чужой для меня человек! Что ж я такая бестолковая! — А после оправдывалась: — Я уже давно вдова. Видя, как умирают люди, я жалею живых и думаю о том, что будет с Толстушкой после моей смерти.

С этими словами она разрыдалась. Два охранника стояли возле своей будочки и смотрели в пустоту. Владельцы маленьких магазинчиков по обеим сторонам дороги вытянули шеи, наблюдая за проезжающим катафалком, вздыхая и комментируя. Старый носильщик сидел на ступеньках, медленно