Обещание свое император Александр сдержал. 28 апреля (10 мая) 1875 г. он вместе с Горчаковым прибыл в Берлин. Здесь-то они и занялись сохранением европейского мира, грудью встав на защиту прекрасной Франции. Император Вильгельм вынужден был дать торжественное обещание своему августейшему племяннику, что Германия и не помышляла о войне с Францией. Он также заставил своего канцлера немедленно встретиться с императором Александром. «Без моего нейтралитета, — убеждал царь Бисмарка, — Германия будет бессильна. Поймите, я не останусь нейтральным!»[482]. Такие слова не забываются. И Бисмарк их не забыл.

Искушение предстать арбитром европейского мира было слишком велико. Гонто-Бирон мастерски воспалял это желание в Горчакове, тонко играя на струнах его самолюбия. И, конечно же, князь Александр Михайлович не устоял. Уже из Берлина, сразу после встречи двух императоров, телеграммой российским послам он раструбил на весь мир, что своим спокойствием Европа обязана его государю. Не обделил он вниманием и собственную роль. Да тут еще и телеграфист «подсобил»: вместо «j’emporte» (я увожу) он набрал «l’emporte» (забияка). В таком виде телеграмма и ушла. В результате в российских посольствах прочитали не «я увожу из Берлина желаемые гарантии», а «забияка в Берлине дал желаемые гарантии». Такой пассаж, разумеется, сразу оказался на первых полосах европейской прессы.

Нетрудно представить степень раздражения Бисмарка, который щедро сыпал колкостями в отношении действий своего российского коллеги. «Я резко упрекал князя Горчакова, — писал он в своих воспоминаниях. — Если ему так важно, чтобы его похвалили в Париже, то не к чему портить для этого наши отношения с Россией…» Во время беседы с Александром II Бисмарк пожаловался ему на Горчакова. Любопытна ответная реакция: «Император согласился по существу, но, закурив и смеясь, ограничился советом не принимать слишком всерьез этого старческого тщеславия»[483]. К сожалению, Александр Николаевич так и не поймет, что тщеславие его канцлера слишком дорого обходится Российской империи.

Берлинская история сильно задела императора Вильгельма и князя Бисмарка. Последний был мрачнее тучи, однако не проронил слов возмущения. А оно было тем более понятно, что ссора ссорой, а новая большая война с Францией никак не могла входить в расчеты практической политики только что образованной и еще слабо консолидированной Германской империи. Весной 1875 г. Бисмарк все же блефовал. Он прекрасно понимал, что начать войну с Францией сейчас — это значит своими руками заложить фундамент антигерманской коалиции в составе России, Австрии и Англии. Но канцлер Германии «твердо решил не прощать», а потребность в отвлечении России на Восток стала еще насущнее[484].

И действия Горчакова, приведшие к таким последствиям, даже известные специалисты по истории российской внешней политики до сих пор называют «победой».

Кликните в любом интернетовском поисковике «Русско-турецкая война 1877-78 гг.» — и вы без труда найдете материалы Н. А. Троицкого на электронных страницах научно-просветительского журнала «Скепсис»[485]. Там же есть несколько абзацев и о берлинской поездке. А начинаются они так: «В мае 1875 г. Горчаков одержал новую дипломатическую победу». Победу?! Да помилуйте, игры старческого самолюбия, не позволявшие преодолеть явно отжившие внешнеполитические каноны, — вот что такое эта «победа». И она сурово аукнулась России.

«Международный авторитет России после этих побед вырос настолько, — продолжает Троицкий, — что царизм счел возможной очередную попытку решить восточный вопрос». Этот российский авторитет, позвольте спросить, вырос у кого? У поверженной Франции? У Австро-Венгрии, для которой рост влияния России на Балканах был подобен ножу у самого горла? У Англии — извечного соперника России на Востоке? Полная нелепость.

По Троицкому получается, что, утерев нос Бисмарку в Берлине, Александр II с Горчаковым почувствовали, что авторитет возрос, кто надо убоялся, одним словом — пора… Пора двинуться по стопам незабвенного императора Николая Павловича. Более неверной трактовки внешнеполитических устремлений этого самого «царизма» в 1875–1877 гг. просто придумать сложно.

В тот период и Александр II, и Горчаков как черт от ладана открещивались от любых даже намеков на «попытку решить восточный вопрос». Но самое печальное здесь все же в другом. Такое принципиально неверное понимание российской внешней политики посеяно на самом доступном информационном поле — в Интернете. И можно не сомневаться, что оно обильно прорастет в студенческих работах.

В мае 1876 г. Горчаков вновь встретился в Берлине с Бисмарком. В беседах германский канцлер говорил о незаинтересованности в делах Востока. Одновременно многоопытный Горчаков чувствовал, что Бисмарк не только ждет от России решительных действий, но и явно к ним подталкивает.

В январе 1876 г. германский канцлер говорил российскому послу в Берлине барону П. П. Убри, что «не пора ли моему превосходному другу Горчакову покончить с остатками договора 1856 г.?». Бисмарк даже готов был обсуждать план раздела ряда территорий Османской империи. Он соглашался уговорить британский кабинет примкнуть к сделке и даже поддержать Россию против Англии в случае резкого обострения их отношений. За всем этим Горчаков видел стремление своего германского визави втянуть Россию в конфликт на Востоке, столкнуть ее с Англией, а также использовать ее противоречия с Австро-Венгрией к выгоде Германии. Подобно военному министру Д. А. Милютину и министру финансов М. Х. Рейтерну, канцлер А. М. Горчаков более всего стремился избежать втягивания России в войну, поэтому на все упомянутые намеки и обещания Бисмарка имел один ответ: «Нет! Правительство Российской империи не даст себя завлечь планами завоевания Константинополя и Босфора»[486].

Итогом двухдневных переговоров в германской столице явился так называемый Берлинский меморандум, подписанный канцлерами трех империй и сообщенный послам Англии, Франции и Италии 1 (13) мая 1876 г.

Но к этому времени ситуация на Балканах стала осложняться. Сербия и Черногория готовились начать военные действия против Турции. В Петербурге решительно противились такому развитию событий. 24 сентября (6 октября) 1875 г. российский генеральный консул в Белграде А. Н. Карцов присоединил свой голос к коллективному заявлению дипломатических представителей европейских держав сербскому правительству. Предупреждение прозвучало жестко: «…если сербское правительство допустит агрессивные действия против Порты», державы «не смогут использовать трактат 1856 г. в целях предохранения княжества от турецкой оккупации»[487]. Как записал 3 (15) февраля 1876 г. Милютин, в случае агрессии сербам нечего рассчитывать на Россию[488].