«серебряных щитов», – сатрапом Сузианы. До 316 г. до н. э. Селевк правил Вавилонией. О его правлении в эти четыре года мы почти ничего не знаем. Очевидно одно: в раздорах македонских вождей местный элемент отнюдь не был пренебрежимой величиной. В основном именно благодаря поддержке местных жителей Доким одолел Архонта[790]. Это Селевк замечал не меньше, чем Антигон, или Птолемей, или Пифон в их соответствующих провинциях. Один факт, который нам рассказывают об этом первом периоде правления, это то, что «он вел себя честно по отношению ко всем людям, обращался к доброй воле народа и загодя приобрел себе сторонников, которые могли помочь ему, если бы ему представилась возможность бороться за власть»[791].

Можем ли мы представить себе Вавилон таким, каким он был в последние дни его величия, когда Селевк правил как сатрап во дворце Навуходоносора?

У Вавилона было много общего с Лондоном – если мы можем представить себе Лондон под солнцем Востока: его размер, его ремесленный элемент, его огромные кирпичные верфи и настоящий «вавилон» иностранных моряков[792]. Он лежал на обоих берегах реки, плоский кирпичный город (это куда прозаичнее, чем город из камня), с прямыми улицами и домами в три или четыре этажа[793]. В отличие от Лондона он был защищен от завоевателей системой из огромных стен. Начать с того, что вся провинция Вавилония была отрезана от Месопотамии «мидийской стеной», которая проходила через полосу земли между Евфратом и Тигром, шириной в 20 футов и высотой в 100 (согласно Ксенофонту)[794]. Если идти по левому берегу Евфрата, то можно было пройти через нее Вавилонскими воротами[795] и попасть из месопотамской пустыни в богатые поля Вавилонии[796]. Вскоре показывались господствовавшие над этими просторами могучие стены и башни Вавилона. В эпоху Навуходоносора город лежал в квадратных границах, окруженных внешней и внутренней стеной, известными, соответственно, как Нимитти-Бел («Основание Бела») и Имгур-Бел («Да проявит Бел милосердие»). Однако при персах внешняя стена была пробита, и ей позволили прийти в упадок; Имгур-Бел же все еще стоял, когда Мазей передал город Александру[797]. Греки говорят, что окружность стены составляла 360 стадиев[798], или же 38 1/2 мили; высота – 50 локтей, или же около 75 футов[799], а ширина – 32 фута, так что на ней могли разъехаться две колесницы, запряженные четырьмя лошадьми. Все пространство внутри этой огромной кирпичной баррикады – более 90 квадратных миль – не было заполнено зданиями. Сюда включались и царские охотничьи угодья, и сады, и даже поля пшеницы, которые могли сделать город независимым от ввозных припасов, если бы настала такая нужда[800].

При вавилонских царях плоский ландшафт города компенсировался искусственными возвышенностями. Жители вавилонских равнин больше всего любили гигантские башни. Их храмы приняли такую форму; их цитадели не были созданием природы – это были нагромождения кирпичей. В знаменитых висячих садах искусство пыталось воспроизвести природу, создав ряд восходящих террас, покоившихся на арках и покрытых сверху землей. Это было похоже на гору со всеми ее романтическими пещерами и колышущимися деревьями[801] – как утверждало предание, труд одного из древних царей, супруга которого прибыла из страны холмов. Еще одним нагромождением кирпичей был дворец на правом берегу реки – целый город внутри города, закрытый от взгляда толпы отдельной стеной и связанный с башней-храмом, именовавшейся Э-Сагила. Этот внутренний «запретный город», несомненно, был одной из двух «цитаделей», о которых упоминается в эпоху Селевка[802]. Где следует поместить вторую «цитадель» – более спорно. Однако есть убедительное предположение, что поскольку в истории последних дней Александра мы слышим о двух «дворцах», то другая цитадель – это то же самое, что и другой дворец. Это подтверждается описанием Диодора, который (следуя Ктесию) пишет, что два дворца были построены, чтобы из них монарх мог «смотреть на весь город, держа ключи от самых важных мест»[803]. Теперь положение обоих дворцов на местности определено безошибочно. Они лежали друг напротив друга на противоположных берегах Евфрата[804], соединенные, согласно одному рассказу, туннелем, который проходил под рекой[805]. Каждый из этих дворцов был огражден от города, где жил простой народ, один из них – даже тремя стенами. Они поднимались, эти стены, – вторая была выше первой, а внутренняя – выше второй; их кирпичные поверхности были разноцветными, украшенными охотничьими сценами из блестящей эмали, и надо всем этим – медные крыши под вавилонским солнцем венчали царский город огненной короной. Именно в одном из этих дворцов Александра поразила смертельная болезнь; в другом он умер[806].

Под этими дворцами-цитаделями город простого народа распространился по обоим берегам реки. Хотя давно прошли те дни, когда вавилоняне правили Азией, и история, которую волнуют больше всего царские дворы и войны, мало что может о них сказать, вавилонский народ и вавилонская цивилизация продолжали существовать. Города, которые были городами, когда Экбатан и Персеполя, Афин и Пеллы еще не было, все еще жили бурной жизнью. В самом Вавилоне, в Барсипе (греческая Борсиппа), Эрехе, Сиппаре старая жизнь продолжалась и старые ремесла находили рынок сбыта. По всем средиземноморским землям, в храмах и домах новых правителей мира можно было увидеть великолепные ткани, покрытые странными зверями и фантастическими вьющимися ветками, над которыми в городах Евфрата трудились смуглые руки, следуя идущей с незапамятных времен традиции. Борсиппа гудела мириадами ткацких станков, превращавших лен вавилонских равнин в льняные ткани для купцов[807]. Соблюдались старые формы в законах и деловых отношениях: составленные при македонских царях глиняные таблички со штампами, где записываются сделки, того же типа, что и делавшиеся при Навуходоносоре.

Старые боги, хотя они и не могли больше подарить своим людям господство над народами, не переставали получать жертвоприношения и молитвы. Каста ученых и жрецов (греки называли этих людей халдеями) продолжала передавать древние предания: теологию, мифологию, астрологию, магию – и записывать все это клинописью. Судя по всему, школы ученых были связаны с некоторыми великими храмами: мы слышим о таких храмах в Борсиппе, Эрехе и Сиппаре[808]. Насколько вавилонский (семитский) язык остался в употреблении среди народа, нам точно неизвестно. В любом случае в значительной степени он был заменен арамейским, lingua franca Западной Азии. Для юридических и жреческих документов старый язык и письмо использовались вплоть до последнего века перед Рождеством Христовым[809].

Моральная атмосфера в Вавилоне пользовалась плохой репутацией. Здесь были все свойственные огромному городу пороки, которые делало еще более вопиющими отсутствие национального