— Да.

Мир перестал искриться, померкли краски, вернув Ковалевскую в сумеречную реальность. Стало неуютно и зябко. Она пожалела, что решила выгулять платье с открытым верхом, захотелось, как в самолете взять и попросить у официанта теплый плед.

— Ты не мог сделать этого без меня?

Березин смотрел на нее прямо и открыто. Он не был злодеем или плохим человеком. Просто он привык поступать так — проверять, испытывать и получать что хочет даже если это находилось где-то внутри человека.

— Или тебе надо видеть мою реакцию на каждое мое слово?

Она кивнула больше самой себе, осознав, что это и есть правильный ответ, и вновь углубилась в изучение меню. Есть резко расхотелось, желудок так и вовсе скрутило от предвкушения «встречи», буквы спутались, превратив название блюд в абракадабру.

— Тебе не хочется знать правду и наконец распутать этот узел?

Она дернула плечом, теперь уже разглядывая цветы похожие на гортензию, перебирая в уме названия растений. Это было защитной реакцией. От немедленного отклика ее избавил, появившийся Павел Кротов.

— Для вас просто Павел, — представился он, коснувшись ее руки в галантном поцелуе.

Глаза у этого «просто» были такие же колючие, как у Волкова. Они искрились и выхватывали. Кротов улыбался ей, а вот его светло-карие глаза — нет. Он был из стаи властных доберманов, всегда готовых броситься и растерзать, даже несмотря на то, что мгновение назад разрешил потрепать себя по холке. Кажется, что и пах Кротов точно также, как Волков — резким парфюмом без намека на сладость и с обязательной ноткой ёлки.

— Простите, — Таня поднялась из-за стола, отодвинув плетеное кресло и осознав, что не выдержит так и секунды. — Мне нужно выйти!..

Она не сказала: «на воздух» — на открытой террасе ресторана этого добра было в избытке. Ковалевская подошла к Олегу, осознав, что не зря весь день пребывала в хорошем настроении — это-то и помогло ей быть сильной, легкой и уверенной в данную минуту. Все было почти что понарошку.

— Я тебя люблю, — прошептала она Олегу на ухо, подойдя к нему со спины, склонившись и обняв за шею, — но даже для тебя я не могу сделать это. Прости!

Она отпрянула через мгновение, ощущая, что осталась прежней. Ее лицо не перекосило и не свело от грусти, от сожаления или от горечи, что все складывается вот так. Мир, в котором жил Березин был похож на плотный гель, а ее — на простую воду, и первый выталкивал ее, не принимая. Тогда, как Березин, закаленный постоянным сопротивлением, одинаково хорошо ощущал себя и здесь там.

— Тань! — раздалось где-то далеко позади. Кричали кому-то другому. Не ей.

— Таня!

Однажды, она решила, что не даст унижать себя и делать больно, даже тем, что казалось уже не болит, воспоминаниями ее жизни и ее маленького женского позора. Наверное, только сейчас она в полной мере осознала затаенный смысл этой фразы — в первую очередь нельзя поступаться собой, а уж потом переносить это убеждение на окружающий мир и находящихся в нем людей. Она не могла сбежать от Волкова и прекратить все это, но с Березиным это было в Таниной власти.

— Ковалевская!

Таня толкнула дверь, и та не поддалась ей. Она оглянулась на кого-нибудь кто смог бы помочь ей, точно помня кого-то похожего на швейцара, но не нашла никого, а потом увидела Кротова, но только за стеклом, на улице, внимательного, а через секунду повернувшегося к ней спиной.

— Таня!! Рыжая, черт бы тебя побрал!

— Что? — она повернулась, к схватившему ее за руку Олегу. — Что, Березин?! Что?!

Он тянул ее к себе, подальше от выхода, а Таня смотрела на него, воскликнув, и сбилась, забыв, поглощенная увиденным. В считанные мгновения на его лице промелькнули выражения злости, тревоги и растерянности, ищущий взгляд сменился на спокойный, ушло напряжение в плечах вместе с коротким и шумным выдохом. Они вновь остались вдвоем, в огромном универмаге с тысячами бродящих по нему людей, как тогда на палубе, веранде, на маленькой кухне в летнюю ночь. Она вновь превратилась в центр мира и не смогла преодолеть этого ощущения.

— Не уходи! — проговорил тот громко, наверное, даже громче чем сам хотел этого. — Не надо делать этого!

Скорость — никогда не была ее самым сильным качеством, однако, Олег выглядел запыхавшимся, он перевел дыхание и даже покачал головой, словно поражаясь чему-то, оглядел искрящееся пространство вокруг и «вернулся» к ней.

— Я не вернусь и не стану слушать этого, даже если твои дела касаются меня! Нет! Нет! Нет!

Таня качала головой.

— Ты мог рассказать мне все сам, потом! Я знаю достаточно, Олег!..

Она легко призналась ему в любви, как дышала или как принимала солнечное тепло и не жалела об этом. Но с нее достаточно! Ее прошлое должно принадлежать ей, хотя бы в ее представлениях.

— Я не договорил, — перебил ее Олег, взяв ее за левую руку. — Не надо поступаться собой даже ради меня, оставайся такой же!

Он притянул ее к себе еще ближе. Таня поняла, что тот удивил ее этим признанием.

— Я тебя люблю, — проговорил он, не выпуская из плена своих глаз. — Рядом с тобой я дурак чаще, чем обычно и могло бы быть.

Пожалуй, Танька еще не видела его таким. Ее невозмутимый Березин не злился, не отмерял и не подбирал слова, он волновался.

— Мам, это кино?

Раздалось сбоку, когда Олег вдруг взял и уменьшился в размерах, преклонив перед Таней колено.

— Похоже на то.

Это действительно было, как в на большом экране и по ТВ — сильно, на грани, с надрывом, стремительно, ярко, блестяще, с громко стучащим сердцем, глаза в глаза и с самыми важными словами, сказанными так, чтобы их услышало одно единственное важное для тебя сердце.

— Выходи за меня?

Таня облизнула вмиг пересохшие губы, приоткрыла их, чтобы сказать, чтобы он поднялся и перестал дурить, потому что они уже говорили об этом, его женщинах и прочем.

— Навсегда? — Березин держал ее пальцы в своих, прикасался к ним губами и продолжал говорить. — Обещаю, что буду любить тебя, заботиться и беречь.

Он как будто жал плечами.

— Тебя, нашу семью, детей…

Их отношения набирали свою аудиторию, обрастая зрителями сверху на кованных, кажущеся невесомых мостках-переходах, снизу и вокруг, на входах и выходах из сверкающих «шкатулок» магазинов.

— Ну точно кино!

На этот раз заволновались мужики.

— Вот только где камеры?! Где съемочная группа?

Оно и понятно — слова души всегда отличались от лапши на уши, как будто бы подсвечиваясь совсем другим светом. Мало кто мог похвастать таким сокровищем и очень много тех, кто в данный момент мог сравнить и понять, что имел на самом деле.

— Ты не будешь нуждаться ни в чем, — Олег говорил, искал в ее глазах и ждал ответа, — и я дам тебе все что есть у меня и помогу всем, что в моих силах.