Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Используешь плеть — заденешь полуденницу.
Ива еще боролась, но щеки ее стали из бледных пунцовыми, глаза закатились.
Вспомнив о лучевой пищали, Васса выхватила ее. Как же стрелять? Пальцы лихорадочно шарили на гладкой рукояти, нащупали кнопку. Нажала — из раструба вырвался луч — бесшумный, тонкий. Коснувшись червеобразного тела, пропал. Зато чешуя рассыпалась прахом и червь, разрубленный лучом надвое, опал к ногам Ивы бездыханной тушей.
Васса спихнула останки сапогом. Тяжело дыша, Ива поднялась на ноги, откинула со лба крашеную прядь.
— Спасибо, сестра, — прохрипела. — В какой раз спасаешь…
— И надо спасти многих других, пока не поздно, — ответила Васса. — Отдышалась?
Вместо ответа Ива бросилась вперед, прихрамывая, но стараясь держать шаг.
В тереме так же темно и пусто. На всякий случай, Васса вернула Иве плеть, сама же шла медленно, вскинув лучевую пищаль. Но никто не выскочил к ним из темных горниц, никто не помешал. Так, вдвоем, добрели они до места.
Наперерез им ринулся огонек.
— Хват, ты?
Васса едва успела отвести руку с пищалью, чтобы не выстрелить в оморочня. Тот радостно заплясал у лица, повел в глубину, к застывшей громаде челна.
— Где княжич? Сбежал?
Хват неопределенно замигал и на полном ходу влетел в распахнутую дверцу.
Васса последовала за ним.
Ива колебалась.
— Что же ты?
Полуденница оглянулась через плечо, вздохнула тоскливо.
— Всю жизнь прожила тут, — сказала она. — Всю жизнь стерегла Китеж от врагов, а теперь и сделать ничего не могу. Погиб Китеж. И мы погибнем, если останемся. Уходить надобно, а боязно. А ну, как не поднимем?
Хват заметался вправо-влево, словно говорил «Нет, нет!»
— Поднимем, — уверенно бросила Васса. — Я теперь ничего не боюсь. Я со смертью знаюсь, лекарскому искусству обучена, в огне едва не сгорела. Нешто до хрустального терема не доберусь?
Она засмеялась, и смех вышел натужным, страшным. Тряхнув головой, Васса проследовала за Хватом. Ива опасливо потянулась за ними и вздрогнула, когда за спиной с грохотом захлопнулась дверь.
— Лучину бы, — произнесла в темноте.
Вместо ответа Хват подлетел куда-то ввысь, и в тот же миг внутренности челна озарились блеклыми сполохами: то тут, то там вспыхивали огоньки и тянулись пунктирной линией выше человеческого роста. Запрокинув голову, Васса с изумлением осматривала железные листы, испещренные диковинными символами, переплетение шнуров, зеркальные скорлупки да трубки.
— Как поднять, Хват? — спросила она.
Вслед за оморочнем прошла по гулкому полу: каждый шаг отдавался эхом. Не было ни рулевого колеса, ни парусов — зато были рычаги, как у самоходки, да круглые отметины на железной пластине. Хват метнулся к одному рычагу, к другому, коснулся одной из отметин, выкрашенной в зеленый. Васса коснулась ее пальцем, и где-то в глубине челнока загудело, завибрировало. Пахнуло горелым — но тут же прошло.
Васса потянула рычаг.
Гудение усилилось, отзываясь в каждой косточке. Показалось, что волосы на голове поднялись и зашевелились сами по себе. Но страх и тут не пришел. По подсказке Хвата Васса ткнула в другие отметины, потянула второй рычаг, и тотчас почувствовала, как пол качнулся, а на плечи словно навесили набитый песком мешок: тяжесть пригибала к полу, не давала вздохнуть.
— Держись! — крикнула Иве.
Та ухватилась за свисающие с потолка шнуры.
Дрожа и качаясь, летучий корабль поднимался в воздух.
Послышался треск ломаемых потолочных перекрытий. Взламывая крышу, челнок поднимался выше, все выше.
— Одним бы глазком поглядеть! — вздохнула Ива.
Ее зубы цокали, от этого слова едва различались, смешиваясь с гулом и грохотом там, внизу.
Хват ринулся вбок.
Лязгнули и откинулись петли, открывая неровное оконце. В него, точно в волшебном зеркальце, виднелся оставленный Китеж.
На улицах бесновались мертвяки.
Смешались пепел и кровь.
Огонь и дым ползли, точно живые, пожирая столицу.
Бежал обезумевший люд — да только куда убежишь? Куда ни кинь взгляд — везде чудовища да смерть.
— Китеж… — выдохнула Ива, и по ее щекам полились слезы. Она укусила кулак, чтобы не зареветь в голос. — Ты говорила, что поможешь!
Вассе удалось заклинить рычаги.
Оставив их, сама приникла к оконцу, и с ужасом глядела на гибель города, мучаясь от желания помочь и невозможности помочь. Внизу проплывали проломленные крыши, разбитый частокол, оставленный без присмотра ров, куда некогда полуденницы хотели отвести реку.
— Не далась нам Светлояра-река, — сквозь слезы проговорила Ива. — Тверды ее берега, непослушны воды. А ведь могло бы выйти… Вымыть из города всю эту гниль!
— Вымыть, — повторила Васса.
Воспоминания нахлынули смутные, далекие. Будто читала книжицу в хоромах Хорса о чужих богах и чужих героях. Догадка прошила голову, как блиставица.
— Держи рычаги! — велела Иве. — Толкай от себя! Но осторожно!
Полуденница послушалась, и челнок тотчас же нырнул носом вниз, будто проваливаясь в яму. Сцепив зубы, Васса прицелилась через оконце.
— Еще! Плавно!
Плавно не получалось.
Корабль дергался, летел вниз. Огонь стлался под брюхом. Чернели подрытые берега реки, и сквозь охваченную огнем землю Васса будто видела, как что-то блестит по краям — железо? Может, потому река не поддавалась им, что текла в кем-то построенных желобах?
Палец лег на спусковую отметину привычно, без страха. Белый луч, пробив стекло, устремился вниз. Коснувшись земли, взметнул ввысь ошметки почвы и оставшейся травы. Корабль закачался, будто на волнах.
— Теперь на себя тяни! Живее!
Ива дернула рычаги, и челнок, едва коснувшись днищем бурлящих волн, взял курс на небо.
Закрыв пробитое оконце ставнями, Васса метнулась к другому и видела, как водяной поток с кипением, с ревом и брызгами сметает на своем пути постройки, как гасит огонь. Сильна Светлояра-река, неистова: ворвавшись в город, смоет навиев, как мусор и нечистоты. Смоет всех обреченных, волхвов, богачей, благородных господ и нищих. Спасется лишь тот, кому на роду написано спастись, и Васса спасет лишь тех, кого можно.
Так верила она, прижимая к груди железную пластинку из головы Хорса и наблюдая, как стольный град Китеж медленно и неотвратимо погружается под воду. Но слез по-прежнему не было.
Глава 39. Твердь небесная
Все выше, выше! Над умирающими городами, над волнами, над макушками самых высоких сосен, над облаками, над месяцем! Прочь из отравленной Тмуторокани! Прощай, Китеж!