Что же касается души… Душа пела.

Когда до знакомых до последней выщербинки гранитных ступеней оставалось всего несколько шагов, мощные двери распахнулись и из полутемной глубины показался, щурясь на белый свет, некий офицер, при виде которого сердце девушки пропустило удар, а ноги стали ватными.

«Нет, этого не может быть! – твердила она себе, остановившись как вкопанная посреди уличного перехода и не замечая недовольных клаксонов пропускающих ее автомобилей. – Мне это снится. Точно! Я никуда не пошла сегодня, я лежу в своей постели и вижу чудесный сон…»

– Ущипните меня! – произнесла она, забывшись, вслух и тут же была награждена ответом:

– Я тебя ущипну сейчас! – проорал, высунувшись едва не до пояса из окна своей могучей «Вятки» краснолицый субъект. – Так ущипну, холера бозка, что неделю хромать будешь! Пся крев, кобита ба…

Офицер обернулся на крик и обомлел, увидев замершую в окружении недовольно гудящих автомобилей девушку.

– Не может быть… – пробормотал он про себя. – Катя?!..

– Вячеслав!..

* * *

Молодые люди сидели напротив друг друга за столом и молчали.

Солнце уже клонилось к закату, комната наполнилась глубокими тенями, на столе, так и не тронутый, безнадежно остыл ужин и степлилось в бокалах вино. Было сказано много и ни о чем, но не прозвучало ни одного ГЛАВНОГО слова, будто девушке и офицеру что-то мешало выговорить их, выпустить на волю, даровать жизнь. Словно незримо парящая где-то далеко отсюда в заоблачном пространстве грань пролегла сейчас между ними, воздвигнув между двумя горячими, рвущимися друг к другу сердцами ледяную стену толщиной в бесконечность.

Их руки разделяли какие-то сантиметры, но ни разу его рука не прикоснулась к ее руке, а ее – к его…

А ангелы-хранители обоих, приложившие столько усилий, чтобы свести воедино две мятущиеся половинки единого целого, уныло опустив могучие крылья, невидимые никому, кроме их самих, сидели рядком и не имели сил, чтобы подтолкнуть двух людей навстречу друг другу.

Где-то далеко-далеко, за многими стенами, приглушенно, но четко принялись бить часы, и Вячеслав, встрепенувшись, поднес к глазам циферблат своего наручного «Хроно».

– Боже мой! – округлил он глаза. – Да я совсем с ума сошел! У меня через три часа самолет… Извините меня, Екатерина Михайловна, но я вынужден откланяться.

Тон был подчеркнуто деловит, хотя в интонации, как он ни старался, все равно сквозило огромное облегчение.

– Да, да, конечно, – голос Кати был, наоборот, бесцветен и сух, как осенний лист.

– Очень приятно было провести с вами время, – расшаркивался, ненавидя себя за это, Кольцов, разрываемый на две половины желанием остаться и страхом, что останется. – Надеюсь, что в следующий раз…

– Да, да, конечно…

Дверь за офицером давно захлопнулась, а девушка все сидела, не поднимая головы, и твердила про себя: «Да, да, конечно… Да, да, конечно… Да, да, конечно…»

И только когда на улице под окном заурчал мотор отъезжающего автомобиля, дала волю слезам.

Нет, это был не яростный водопад отвергнутой женщины, не тихий поток печали, это были слезы маленькой разочарованной и обиженной девочки. Девочки, оставленной за неведомые ей проступки без рождественского подарка.

Не переставая рыдать, Катя выбежала из гостиной, упала на кровать и замерла так надолго.

Когда же она поднялась через пару часов со своего горестного ложа, глаза ее были сухи.

«Чего я ждала от этой встречи? – размышляла она, бесцельно бродя из комнаты в комнату. – Невозможного счастья? Вот именно. Невозможного, потому что оно было в принципе невозможно. Идеально, выдумано романтической дурочкой, сказочно, но… невозможно. А оно взяло и сбылось в реальности. Не идеальный, а живой человек сидел перед тобой, смотрел тебе в глаза, и ты не смогла разорвать очарования своих фантазий, прикоснуться к его руке, чтобы уловить пульс реальной жизни… Ты просто испугалась. И он, не дождавшись твоего движения, ушел. Ушел навсегда. Теперь ты можешь радоваться – счастье снова нереально, невозможно и идеально…»

Чтобы хоть немного отвлечься от беспощадных дум, девушка включила во всех комнатах электричество, телевизор, музыку, но ни яркий свет, ни льющиеся отовсюду громкие звуки, ни мельтешащие по экрану яркие тени не давали забыться. Тогда она собрала со стола так и не пригодившиеся приборы (бог знает, когда она в последний раз самостоятельно мыла посуду – целую вечность назад) и отнесла их в кухню.

Ледяная вода, бьющая из-под крана, чуть-чуть отрезвила ее, и она недоуменно взглянула на острый столовый нож золлингеновской стали, зажатый в руке.

«А почему, собственно, мост? – возникла в мозгу какая-то чужая мысль, никак не соотносящаяся с только что бушевавшим в Катиной голове круговоротом образов. – Есть ведь и другие способы… Что если?..»

Бритвенной остроты сталь, как бы сама собой прикоснулась к бледной коже руки у сгиба локтя. Там, где в глубине лихорадочно пульсировала тоненькая голубая жилка. Прикоснулась и принялась сама собой, без малейшего участия со стороны девушки, вдавливаться, врезаться в тело, пока еще не раня молодую, эластично продавливающуюся под лезвием кожу. Катя с интересом следила за этим действом, гадая: больно будет, когда металл все-таки углубится в живую плоть, или ледяная вода погасит физическую боль, избавляя от боли душевной?..

И когда оставался лишь миг, Катя, не веря себе, услышала из гостиной голос диктора, сменивший ритмические завывания эстрадной дивы:

– Мы прерываем свои передачи для важного сообщения…

Забыв про все еще зажатый в руке нож, Екатерина ворвалась в комнату, заставив взвизгнуть от ужаса сворачивающую скатерть служанку Палашу, и успела услышать:

– …перестал существовать. Наш мир и мир другой России снова обособлены друг от друга.

«Это конец! – взорвалось понимание в голове девушки, и выроненный из ослабевшей руки клинок хищно вонзился в паркет. – Я НИКОГДА больше не увижу его…»

«Ну и что, завтра он снова уйдет и теперь, похоже, навсегда…»

«Пятьдесят на пятьдесят, ты же знаешь».

«Хорошее соотношение! Чет или нечет, орел или решка, белое или черное… Или красное?»

«Ты имеешь в виду кровь? Нет, какая тут кровь… Ядерный взрыв – чистое орудие. Никаких следов».

«Да уж… Чище некуда. Он появился в твоей жизни ниоткуда – никуда и сгинет. Тебе его не жаль?»

«Не знаю…»

Маргарита сидела перед зеркалом и вглядывалась в его глубину, видя там немолодую уже, хотя и не лишенную привлекательности даму. Впрочем, слишком усталым было ее лицо, чтобы кто-нибудь отважился назвать ее красавицей.

Свет в комнате был приглушен, и Маргарите казалось, будто она смотрит не на свое отражение, а на живую собеседницу, своего Близнеца, которого ей так и не удалось увидеть воочию. Зазеркальную Маргариту фон Штайнберг. Анну. Анечку. Анастасию Лопухину.