По утренней зорьке, в густой леденящий туман ходили мы с отцом на Глухое озеро ловить молодых щучек. Когда туман рассеивался, наступала полная благодать. Поднимаясь над верхушками деревьев, солнце до ослепительной красноты расцвечивало кроны старых осин. Их оттеняли зеленые ракеты рвущихся в небеса вековых елей. Крикливые стаи диких гусей проносились в вышине, обучаясь строю перед дальним перелетом. Отсчитывала долгий век кукушка. Большой черный дятел барабанил по гулкому стволу гнилой сосны. Рябь бежала по синему полумесяцу водяного зеркала, заставляя приплясывать четкие отражения деревьев…

Вернувшись с рыбалки, мы отсыпались, а после сытного обеда (свежая ушица, тушеная лосятина или утка с брусникой под отличную можжевеловку или клюквенку) до заката бродили по лесу, выискивая не сломленные заморозками грибы. Воздух был сказочно свеж и вкусен. С ослепительно голубых небес, будто на заказ, светило нам и ласкало кожу солнышко-колоколнышко. Забеременевшее скорой зимой, отяжелевшее к середине октября, оно едва могло оторваться от островерхого частокола елок.

Гонец из Столицы прибыл своим ходом — мы не доверяли ни проводам, ни эфиру. В предстоящую среду «змеюки» должны были сползтись на секретное совещание под видом светского раута во дворце князей Чеховских. У меня оставалось четверо суток на сборы и дорогу. Времени достаточно, чтобы скрытно перебросить на тыщу верст артиллерийскую батарею и полк солдат — не то что два десятка бойцов.

— Ты это, сынок… Береги себя. — Отец пристально посмотрел мне в глаза — словно выискивал что-то внутри меня, в самой глубине, и добавил веско: — И других.

Два последних слова точно плеткой хлестнули меня по лицу. Я тотчас учуял намек на страшную судьбу Сельмы, что бы на самом деле ни имел в виду отец. Мне теперь во всем слышатся такие намеки — ничего не могу с собой поделать.

— Ты тоже… — судорожно сглотнув, выговорил я, — береги себя. Мало ли что.

Президент Лиознов прибыл в сопровождении охраны и нескольких министров. Играла музыка. Слуги разносили шампанское и закуски. Раут был в самом разгаре…

Охрану обезвредили без меня. Потом мы проникли во дворец и вышли на длиннющий балкон, который тянулся по всему периметру огромного бального зала. По плану мы должны были появиться на балконе одновременно, но в дальнем конце зала бойцов еще не было — они почему-то запаздывали. Уж нет ли засады?

Я положил свой «кудреватый» на перила и приготовился стрелять. На балконе царил наведенный логическим приемом полумрак, за спиной чуть теплились потускневшие бра. А внизу, на сверкающем в свете люстр паркете, мельтешили сотни мужчин в черных фраках и женщины в вечерних туалетах. Они то сбивались в тесные группки, то рассыпались парами. Цвет столичного общества собрался, чтобы приятно провести долгий осенний вечер, — так показалось бы стороннему наблюдателю. На самом деле здесь не было ни одного человека — только «змеюки», пришедшие, чтобы обменяться высосанными из сибирских сановников сведениями.

И тут в пятидесяти саженях от меня — на противоположной стороне балкона — вдруг возникла темная фигура; я разглядел изумленное, а затем перекошенное испугом лицо. Человек распахнул рот, намереваясь закричать. Кто-то из наших подскочил сзади и стиснул ему горло, проводя удушающий прием.

Человек отшвырнул бойца, присел на четвереньки и начал изменяться. Посыпавшиеся удары прикладом ему были словно легкие шлепки. Выскочив из парадной одежды, мужчина в считанные секунды превратился в огромную бурую лягушку с черными ромбами на боках, с точеной змеиной головой на длинной шее и змеиным же мощным хвостом длиною в сажень. «Змеюка» по-своему красива и очень рациональна, как всякий хорошо приспособленный к среде обитания зверь.

Еще изменяясь, тварь готовилась к прыжку. Но «змеюке» не дали прыгнуть — пуля вошла ей в брюхо, потом вторая, третья. Боец садил в нее в упор, пока мощное, увитое мускулами тело наконец не опрокинулось на пол.

Звуки выстрелов услышали внизу, и толпа повалила к дверям на разных концах зала. Мы начали стрелять в «змеюк» через перила. «Змеюки» метались под перекрестным огнем и одна за другой падали на паркет. Мы не пускали в ход гранаты, чтобы не задеть своих.

Автоматы трещали, как десятки огромных, безумных трещоток. Уцелевшие «змеюки» вдруг все разом присели на пол и стали превращаться. Мы решетили пулями и человеческие фигурки, и только что родившихся бурых монстров, и что-то невнятное, промежуточное, недопревратившееся. Пули секли всех — сам черт не сможет уцелеть, если очередь прошьет его насквозь. Монстры тоже смертны.

Считанные «змеюки» успели превратиться до конца и сделать первый, разгонный прыжок. Сейчас они начнут взлетать на балконы, сшибая нас склизкими от выделений ядовитых желез телами, плюясь кислотой, которая способна прожечь броню. Кто-то наверняка уйдет через крышу. А мы зараз должны уничтожить гадин всех до одной. Другого случая не представится. Больше они никогда не соберутся вместе — «змеюки» быстро учатся на своих ошибках.

Их первый прыжок, по счастью, всегда короток — не длиннее трех саженей. Второй попытки мы им уже не дали. Сбитые на лету «змеюки» с омерзительным булькающим звуком шмякались на распростертые или скрюченные на полу тела, порой лопались, забрызгивая все вокруг чем-то бело-розовым. Мы стреляли до тех пор, пока в зале не исчезло всякое движение. И еще минуты две, пока я не отдал команду прекратить огонь.

Затем я обошел дворец Чеховских из конца в конец. Хотел лично удостовериться, что не осталось ни единого живого чудовища. А главное, я обязан был найти псевдо-Лиознова. Он валялся где-то тут, среди трупов. Президент Сибирской Республики должен быть убит окончательно и бесповоротно — это лучший выход из нашего в любом случае плачевного положения.

И, слава Логосу, я его нашел. «Змеюка», принявшая облик Василия Лиознова, умерла от прямого попадания в сердце, не успев измениться. Теперь надо было сфотографировать труп и как можно скорей передать снимки во все столичные газеты, чтобы никто не мог пустить в дело копию номер два. Тем временем мои бойцы вытащили из грузовика канистры с бензином и стали поливать каретный сарай, расположенный среди хозяйственных построек. Бегом таскали туда носилки с полностью или частично превратившимися тварями. И следа от «змеюк» не должно остаться — одна только копоть и пепел. Чтоб неповадно было соваться в мир, манипулировать людьми.

Было и другое мнение: показать народу истинное лицо государственных мужей, оказавшихся марионетками в руках чудовищ, рассказать все до последней подробности. Народ нас поймет, народ нам поверит, ведь народ мудр…

Фрол Полупанов со товарищи пытался меня уговорить еще до отъезда из Кедрина. Я лишь посмеялся, его выслушав.

Дожить до сорока восьми лет, командовать сотнями бойцов и нисколечко не разбираться в психологии мирян. Обыватель не ведает благодарности, не терпит перемен (до тех пор, пока сам не помчится незнамо куда, круша все на своем пути) и на нюх не выносит тех, кто мудрее, прозорливей его.

Но пока что решения принимал я, и Фрол, стиснув зубы, вынужден был подчиниться. Невооруженным глазом было видно: он все больше тяготится моей властью и при первой возможности постарается из-под нее уйти. Самый лучший мой командир, самый верный защитник святых идеалов Гильдии… И с кем я тогда останусь?