— Откуда ты знаешь?

— Наш общий друг сообщил.

— Даже так?

— Даже так, — с грустью вздохнул я обо всем сразу: об оставленных в прошлом мире девушках, о непокоренных волнах и склонах, и о сбережениях, которые собирал не для себя.

— И вот теперь я здесь. Расскажи, что это за место, и как ты сюда попала?

— Здесь… Я не знаю, что это за место. Могу только догадываться.

— За пятнадцать проведенных здесь лет я уж думаю ты достаточно подробно сформировала свои догадки.

— Да, — вздохнула Елизавета. — Представь, что мы — в пределах одного мира, живем в реке. В реке времени. Мы существуем только в том месте, в которое нельзя войти дважды. Понимаешь, о чем я?

— Да.

— А вот здесь… здесь… — осматриваясь, нахмурила веснушчатый носик Елизавета, — это… как это по-русски… не помню. Здесь и сейчас это mort-bras. Mort-bras délaiseé… понимаешь о чем я?

— Май френч из нот окей.

Елизавета еще раз вздохнула.

— Стоячая вода на реке как называется?

— Омут?

— Нет, омут — это водоворот над глубокой ямой.

— Запруда?

— Нет. Слово такое… — пощелкала она пальцами.

— Заводь?

— Что-то похожее, но нет.

— Байю?

— Да нет же. На «Р» что-то. Что-то вроде… что-то…

— На «Р»? — нахмурился я, пытаясь вспомнить слова на «р», связанные со стоячей водой в реке.

Соскочив со скамейки, Елизавета обломила короткую палочку с декоративного куста рядом и нарисовала прямую линию на дорожке.

— Это река, — подняла она на меня свои удивительные васильковые глаза.

— Понял.

— В процессе меандрирования русло меняет очертания…

Движение палочки, и прямая линия чуть изменилась. Почувствовав мое непонимание при слове меандрирование, Елизавета подняла взгляд.

— Русло меняет очертания, — повторил я ее последние слова. Что такое меандрирование не знаю, но спрашивать не стал — понятно по смыслу.

— …русло меняет очертания, в пределах поймы.

Линия реки еще более изменялась.

— …и, иногда, при возникновении петляющего изгиба, во время половодья или паводка русло может промыть новый путь, соединяя близкие излучины. И образуется…

— …мертвый рукав, mort-bras délaiseé, да как же это по-русски… Вспомнила! Старица, вот!

— Старица?

— Да, старица. Часть старого русла реки.

— Э… слово на «р»?

— Ну да. Старица же, старое русло, — даже не заметила подвоха Елизавета.

— Эм. Ну да, логично. Но вообще я такого слова даже не знаю.

«Тем более на „р“» — подсказал внутренний голос.

— Теперь знаешь. Вот смотри, — вновь вернулась Елизавета к прямой линии реки: — Река меняется из-за внешнего воздействия, допустим паводка. Но и река времени, в которой живет наш мир меняется также…

— А на реку времени что действует?

— Как часто ты ускоряешь время, входя в скольжении?

— Хм. Часто, — кивнул я.

— Есть и иные ситуации. Я знаю о двух, когда время возвращалось назад в пределах сразу огромного промежутка — до десяти секунд.

— Я тоже знаю такие ситуации — кивнул я, теперь понимая, о чем речь.

Действительно, было же возвращение времени назад и в усадьбе Юсуповых-Штейнберг по время нападения, и в Санкт-Петербурге во время убийства Анастасии, и — далеко ходить не надо, — сегодня в Хургаде я прожил в несуществующим больше отрезке течения времени почти целую минуту.

Может быть в моем старом мире на время ничего не воздействует, но здесь — с возвышением одержимых, на самом деле внешнее воздействие на течение времени может быть велико. Тем более (если отставить за скобки действий архидемонов), что происходит в большинстве это воздействие со стороны Тьмы — ведь именно одержимые умеют ускорять время, входя в состояние скольжения.

Елизавета между тем увлеченно продолжала:

— …старица — это часть старого русла реки, которое постепенно, или сразу, закрывается наносами, и этот мертвый рукав превращается в озеро, а после вообще в болото….

— Болото, — с удивлением прервал я ее. — Точно! — вспомнил я свои ощущения от нахождения в темных местах этого мира, где стоячий воздух вызывал ассоциации с сердцем гиблой топи.

— Да, болото. Мы сейчас находимся в мертвом рукаве реки времени, который оказался отделен от нашего мира.

— Но река времени же течет, а здесь как понимаю время стоит на месте. Я к тому, что я-то перемещаюсь сюда из двадцать первого года.

— Этот мертвый рукав находится в состоянии покоя, может быть ты хотел сказать? — улыбнулась Елизавета.

— Ну да, если я сижу без движения, это не значит, что я нахожусь в неподвижности, — согласился я, — особенно если я сижу в движущемся поезде.

— Именно. Отделившись от реки, этот мертвый рукав замер, но… река времени, она может выглядеть и вот так, — закрутила Елизавета спираль вокруг мертвого рукава. — И мертвое отражение одного единственного мига, где мы сейчас с тобой находимся, двигается вместе с потоком общего времени, но… в общем, не знаю, как это на самом деле выглядит, но думаю суть моего предположения ты понял.

— Да. Как ты…

«…здесь выжила?» — не закончил я вопрос вслух, просто обведя взглядом окружающий светлый дворец темный конус. Но Елизавета и без слов прекрасно поняла, что я хотел спросить.

— Я оказалась здесь в момент возникновения этого мертвого рукава. Тогда здесь не было ни Тьмы, ни одержимых, ни черной травы, ни крыс, ни гончих… Никого. Правда, не было здесь и света, небо уже начало…

— Темнить.

— Да. Темнить. Я оказалась здесь одна. В этом застывшем во времени отражении. И этот мертвый рукав реки времени наполнялся тварями постепенно — словно с каждым половодьем наносило мусор. Сюда с самого первого дня начали попадать души безвозвратно одержимых, на второй год завелась темная трава, появились летающие твари, крысы… Этот забытый богом участок отделившегося русла реки все больше превращается в гиблое болото.

— Почему именно Брауншвейгцы? — кивнул я на стоявших в отдалении черноглазых штампов.

— О, это было непросто, — засмеялась Елизавета. — Передо мной после попадания сюда был целый неизведанный мир, так что я даже не знала что делать и за что хвататься. Мне повезло в том, что мой отец работал в Тайной канцелярии. А еще повезло, что он будучи ретроградом не доверял электронным носителям. В его документах я нашла достаточно информации, чтобы оживить бессмертных и создать себе личную гвардию и свиту.