В 1915 году в Соединенных Штатах заявили, что страна «слишком горда, чтобы воевать». В результате песенка под названием «Я не растила сына, чтобы он стал солдатом» стала неимоверно популярной. Ее распевали все, пока не погибла «Лузитания»[31], и это трагическое событие сделало модной уже другую песенку, которая называлась «Где-то там, далеко». До трагедии с «Лузитанией» отголоски войны едва-едва до ходили до Калифорнии. Власти не вводили никаких ограничений, и всем всего вполне хватало. Вместо обычных вечеринок организовывались мероприятия под эгидой сбора средств для Красного Креста. На одном из таких вечеров некая дама пожертвовала Красному Кресту двадцать тысяч долларов только за то, чтобы сидеть рядом со мной во время шикарного ужина. Но время шло, и суровые реалии войны пришли в каждый дом.

К 1918 году Америка уже выпустила два Займа Свободы, и вот теперь Мэри Пикфорд, Дугласу Фэрбенксу и мне предстояло официально объявить о запуске третьего займа в Вашингтоне.

К тому времени я почти закончил работу над фильмом «Собачья жизнь» для «Фёрст Нэйшнл». Сроки окончания работы совпадали со временем открытия третьего займа, и мне пришлось монтировать фильм три дня и три ночи без перерывов. Закончив, я сел на поезд и проспал в купе двое суток. А когда пришел в себя, каждый из нас начал работать над официальной речью. Я сильно нервничал, потому что никогда не выступал с серьезными речами, и Дуг предложил мне потренироваться на публике, которая встречала нас на каждой железнодорожной станции. И действительно, во время первой остановки люди собрались на специальной открытой платформе. Дуг представил им Мэри, которая выступила с короткой речью, а потом меня, но как только я начал свое выступление, поезд двинулся, удаляясь от собравшейся публики, и мой голос звучал все смелее и смелее, поскольку по мере удаления от слушателей моя уверенность росла.

В Вашингтоне мы проследовали по улицам, словно монаршие особы, и наконец добрались до футбольного стадиона, где должны были выступить с официальным обращением.

Трибуна была сколочена из грубых досок, украшена флагами и широкими лентами по периметру. Среди военных, представлявших армию и флот, был один высокий и симпатичный молодой человек. Мы стояли рядом, поэтому сумели немного поговорить. Я пожаловался на то, что никогда не выступал на подобных мероприятиях и поэтому очень волнуюсь.

– В этом нет ничего страшного, – уверенным тоном ответил он. – Обратитесь к ним напрямую, призовите покупать Заем Свободы и не пытайтесь их рассмешить.

– Не беспокойтесь! – с иронией ответил я.

Вскоре меня представили собравшимся, я бодро, в стиле Фэрбенкса, взобрался на трибуну и тут же начал свою речь, с пулеметной скоростью, без передыха, выкрикивая слова:

– Немецкие войска уже у нашего порога. Мы должны остановить их! И мы остановим их, если вы купите Заем Свободы! Помните, каждый заем может спасти жизнь одного солдата, сына одной из наших матерей! Он принесет нам долгожданную быструю победу!

Я говорил быстро и взволнованно и так же быстро решил покинуть место выступления. Но, спрыгнув с платформы, наткнулся на Мэри Дресслер. Ухватившись друг за друга, мы упали на стоящего рядом уже знакомого мне симпатичного молодого человека, который оказался помощником министра ВМС Франклином Делано Рузвельтом.

Внезапно открылась дверь, и в комнату вошел секретарь, который быстро сказал:

– Так, встаньте в один ряд, пожалуйста, и сделайте шаг вперед.

И тут к нам вышел президент.

Мэри Пикфорд взяла инициативу в свои руки.

– Господин президент, публика выразила свою большую заинтересованность, и я уверена, что заем оправдает все ожидания.

– Он всегда оправдывал, и этот оправдает… – я попытался вступить в разговор и тут же замолчал в диком смущении.

Президент скептически посмотрел на меня и принялся рассказывать старую сенатскую шутку о министре, который был не прочь выпить виски. Мы вежливо посмеялись, и на этом аудиенция закончилась.

Дуглас и Мэри выбрали северные штаты для своего турне с Займом Свободы, а я – южные, поскольку никогда в тех краях не был. В поездку я пригласил своего приятеля Роба Вагнера – писателя и художника-портретиста из Лос-Анджелеса. Рекламная кампания была проведена со знанием дела, и мне удалось продать облигаций на несколько миллионов долларов.

В одном из городов Северной Каролины председателем комитета по нашему приему был один из крупных местных бизнесменов. Он признался, что нанял десять мальчишек, которые должны были забросать нас на станции кремовыми тортами, но, увидев нас, столь торжественно покидавших поезд, решил отказаться от своей затеи.

Этот же джентльмен пригласил нас на ужин, на котором также присутствовало несколько генералов, в том числе и генерал Скотт, явно недолюбливавший хозяина. Во время ужина он вдруг спросил: «В чем разница между нашим хозяином и бананом?» Сидевшие застыли в тревоге. «Так вот, с банана можно содрать кожу, так-то».

Если уж и говорить о типичном представителе южных штатов, то я встретил такого в Огасте, в Джорджии. Его звали судья Хеншоу, и он возглавлял Комитет по распространению займа. Мы получили от него письмо, в котором он писал, что, поскольку мы будем в Огасте в день моего рождения, он организовал вечеринку в загородном клубе. Я тут же представил себя в центре шумной многолюдной вечеринки и бесконечных разговоров ни о чем и решил отказаться, сразу отправившись в гостиницу, – я действительно чувствовал себя очень уставшим.

Обычно на каждой станции нас встречала толпа людей и музыка местных духовых оркестров. Но в Огасте нас встретил только судья Хеншоу – в черном чесучовом пальто и старой полинявшей шляпе-панаме. Он был спокоен и предупредителен, и после знакомства мы с Робом отправились вместе с ним в гостиницу в старой конной пролетке.

Некоторое время мы ехали молча, и вдруг судья заговорил:

– Вот что мне нравится в ваших картинах, так это ваше знание основ. Ведь действительно самая недостойная часть человеческого тела – это задница, и все ваши комедии доказывают это. Когда вы награждаете какого-нибудь толстяка пинком под зад, то лишаете его всей спеси и гордости. Даже все впечатление от церемонии инаугурации президента может исчезнуть в момент, когда вы подойдете к президенту сзади и дадите ему хорошего пинка под зад.

И пока мы продолжали катить под ярким солнцем, судья все рассуждал на тему задницы:

– Да кто бы сомневался, задница – это место нашего самосознания.

Я повернулся к Робу и сказал: