внутренних дел и, говорят, был близок к Департаменту полиции. Во всяком случае, он был человеком Соловьева и выражал его взгляды.

Удовлетвориться фиктивной ролью в редакции он не мог. С первого же дня или, лучше сказать, ночи он начал появляться в типографии, вычеркивая и, что еще хуже, вставляя в газету свое. При всей неясности политического миросозерцания Гайдебурова он был либерал и прогрессист; Драгомирецкий — консерватор или даже реакционер, но главным образом крайний националист, полонофоб и антисемит. Совершенно естественно, что с самого начала между ними выходили острые конфликты. Первое время дело кончалось компромиссами, и я, следивший за газетой, живя в Киеве, и не знавший всей закулисной стороны дела, хотя далеко не вполне был доволен газетой, но счел себя вправе ехать с корреспондентской карточкой, полученной от нее.

Но когда я ознакомился со своими корреспонденциями в том виде, как они были напечатаны, я был возмущен. Особенно возмутительна была последняя корреспонденция о моем аресте. Не только некоторые места из них были выкинуты, но [и], что гораздо хуже, в них были вставлены целые абзацы, придававшие им не тот смысл, какой они имели в рукописи. Они были усеяны выходками против поляков в самом скверном националистическом тоне, который мне был всегда чужд. Я потребовал, чтобы «Русь» напечатала мое письмо с протестом против искажения моих статей, и, несмотря на нежелание Драгомирецкого, Гайдебуров настоял на его напечатании. Кроме того, я напечатал историю своего ареста в первоначальном виде в журнале «Новое слово» (Струве)611. От какого бы то ни было сотрудничества в «Руси» я отказался. Но и «Русь» недолго просуществовала: просадив на нее свой капитал, не имея возможности согласиться с Драгомирецким, Гайдебуров сам прекратил свою газету, не имевшую ни малейшего успеха612 613.

Из Галиции я вернулся в Киев и следующий год прожил там, только раз или два съездив на короткое время в Петербург.

В 1898 г. летом предстояли выборы в германский рейхстаг, а затем — в прусский ландтаг614, и я собирался туда ехать заблаговременно. Отъезд был назначен на конец марта. Но опять-таки предположениям моим не суждено было осуществиться.

В ночь на 12 марта нас разбудил резкий звонок. Я вскочил.

— Кто там?

— Телеграмма.

Я открыл дверь. Вошли жандармы, несколько полицейских.

Обыск тянулся часа два и, следовательно, был довольно поверхностным. Ничего серьезного не нашли615, забрали только мою пишущую машинку. Забрано было и довольно много рукописей, которые потом были мне возвращены (месяца через три). Мне и моей жене было заявлено, что мы арестованы.

— А теперь мы пойдем к вашему жильцу.

(В это время из трех комнат нашей квартиры одну мы сдавали студенту Вержбицкому616.)

На двух извозчиках, отдельно друг от друга, в сопровождении городовых мы были увезены. Привезли нас в тюрьму, находившуюся на окраине города в Лукьяновской части.

Было часов 6 утра, светало, и, подъезжая к ней, мы могли увидеть, что наш арест не индивидуальный: навстречу нам возвращались из тюрьмы порожняком извозчик за извозчиком, несколько пустых извозчиков стояло у ворот тюрьмы; в тюремной конторе мы увидели несколько человек, очевидно тоже только что арестованных. После обычного опроса в тюремной конторе нас развели в разные стороны, жену — в женское, меня — в мужское отделение.

На этот раз мы оба попали не в одиночное заключение, хорошо нам знакомое, а в общее, до тех пор мне не известное. В течение дня меня несколько раз переводили из камеры в камеру, я встречался в них все с новыми и новыми людьми и, наконец, часам к 6 вечера очутился в большой камере, где было человек 40 арестантов. Среди них я нашел Николая Бердяева, нашего жильца Вержбицкого, моего соседа Эвенсона, некоторых других знакомых и еще больше незнакомых, с которыми, конечно, тут же познакомился.

Главные причины моего личного ареста сразу объяснились, а другие обстоятельства выяснились потом.

Это были массовые аресты в одну ночь. Такие аресты довольно часто производились в 70‐е годы, но в это время они вышли из обыкновения. Их идею воскресил киевский жандармский генерал, знаменитый в то время Василий Дементьевич Новицкий. Идея довольно простая: захватить сразу всех людей, сколько-нибудь подозрительных, пощупать их, — наверное, что-нибудь выловится. А там большую часть можно будет выпустить; что за беда, что некоторые посидят недельку совершенно невинно? Если для них, даже в силу каких бы то ни было привходящих обстоятельств, этот арест окажется тяжелой драмой, то чем не пожертвуешь для пользы государства! Тем более что для Новицкого эти аресты драмой ни в каком случае не будут617.

В частности, для меня этот арест при всей его кратковременности и с полицейской точки зрения безрезультативности если и не был настоящей драмой, то все же повлек за собой серьезные неприятности.

Я только что взялся вести иностранное обозрение в «Журнале для всех» Миролюбова и почти закончил для него свою первую статью, которая так и не попала в печать, причем Миролюбов, не получая от меня известий и ответа на свои телеграммы, поручил ведение отдела другому лицу; у меня было написано довольно много статей для Энциклопедического словаря, которые я кончил, чтобы отправить сразу. Когда они были мне возвращены, было уже поздно, и непредставление мною заказанных статей вызвало совершенно законное недовольство в Словаре. По моему расчету, я на непредставленных мною законченных или почти законченных статьях потерял свыше 200 рублей гонорара, помимо того, что совершенно потерял работу в «Журнале для всех». А сверх того должен был отложить поездку за границу и ради нее, как сейчас расскажу, совершить в то время ненужную мне поездку в Петербург.

Идея таких массовых арестов теперь была применена в первый раз. Арестовано было свыше 120 человек618, а кроме того, обыскано (без ареста) еще несколько десятков.

Одним из поводов к арестам, может быть — главным поводом, был состоявшийся незадолго перед тем в Минске первый социал-демократический съезд, на котором была основана социал-демократическая партия619. На съезде был шпион, все или почти все участники его были выяснены и прослежены620. Киевлян на съезде было несколько человек (Теслер, Тучапский, Эйдельман и другие)621; они, конечно, попали в число захваченных. Но сеть Новицкого была раскинута гораздо шире, и в числе захваченных оказалось множество лиц, совершенно к съезду и даже к социал-демократической партии не причастных. Между прочим, со мной в камере сидел один малоразвитой рабочий, совершенно еще не тронутый никакой пропагандой, сохранивший