Потушив окурок, Хью приказал себе больше не тянуться к коробке с сигаретами. Хотя бы минут двадцать. Нет, лучше десять.

— Хватит валять дурака! — сказал он вслух и заложил руки за голову, чтобы не дать им своевольничать.

— Вы, взрослые, можете издеваться друг над другом сколько хотите, но если уж завели детей, будьте добры обращаться с ними по-человечески, — вот что сказала ему в этот вечер Джосс. — Это ведь дети, ясно? Беспомощные существа.

В ее голосе, во всей позе не было ни капли страха, только вызов. Она завела разговор ни с того ни с сего, когда они вдвоем мыли посуду.

— Они только и говорят, что «папочка, папочка». Не мешало бы вам это послушать. Не понимают, что происходит. Да и как они могут? Это же несмышленыши! Надо было подождать со своими взрослыми разборками, пока они не подрастут. Лично мне уже плевать (Хью невольно подумал, что это чистой воды лицемерие), я для этого достаточно взрослая, но с Джорджем и Эдвардом так поступать не годится. А эта их няня! Неужели не понятно, что для нее это всего лишь работа, что ее совсем не занимает, что они думают, что чувствуют? Эй, это блюдце плохо вымыто!

Разумеется, Хью пытался приводить доводы в свою защиту: размахивал жупелом своего уже немолодого, мудрого восприятия, своего жизненного опыта; напоминал о сложности чувств и опасностях, которыми чреваты любые отношения. Возможно, он и победил бы в этой словесной битве, если б ему удалось взбесить Джосс. Но она от всего только отмахивалась.

— Какое мне дело до тонкости чувств, хоть ваших, хоть Джулии! То, что между вами происходит, касается только вас, а близнецов в это не втягивайте.

У такого однопланового подхода было умное название — шоры предубежденности. Именно так ведет себя, затевая кампанию, человек с умом: беспощадно отбрасывает любые свидетельства в пользу точки зрения, против которой выступает, какими бы весомыми они ни были. Хью был не настолько уверен в своей правоте, чтобы действовать в этом духе. В конце концов он вышел из себя, отшвырнул губку и самым идиотским образом возопил:

— Что ты всем этим хочешь сказать, лицемерное, надоедливое ничтожество!

— Что вам пора домой! — отчеканила Джосс и покинула кухню.

Чуть позже появился Джеймс и произнес (в типичной для него мягкой, тактичной, неописуемо раздражающей манере) монолог, призванный успокоить Хью, при этом не возлагая на Джосс чересчур большой вины за содеянное. Но было видно, что слова идут не от сердца и что, скажем, подвешенный за ноги из окна небоскреба с надеждой сохранить жизнь только ценой правды Джеймс признал бы, что Джосс полностью права. Договорив, он немного послонялся по кухне под предлогом уборки, а на деле выигрывая время, потом позвал Хью выпить — так ребенка, разбившего коленку, отвлекают сладким, чтобы долго не ревел.

— Нет уж, спасибо, — буркнул Хью и ретировался в свою комнату…

Было еще светло, так как на вилле Ричмонд ужинали очень рано. Когда Хью, ненавидевший ранний ужин, начал выспрашивать почему, никто не смог этого толком объяснить. Не то так повелось со времен детства Джосс, не то было задумано, чтобы облегчить Леонарду муки несварения желудка. Все это казалось несущественным, по крайней мере в глазах Хью, который относился к вечерней трапезе с уважением, как к одному из лучших проявлений цивилизации, как к своего рода маленькому пиру. Вот Джулия, например…

Чтобы пресечь такой ход мыслей, пришлось схватиться за сигарету. Мысли, однако, упорно тянулись к Черч-Коттеджу.

Если разобраться, вилла Ричмонд вообще была мало цивилизованной. Жизнь здесь шла путано, бессвязно и была далека от элегантности и размеренности, к которым Хью привык с Джулией. Даже хозяин дома, и тот не утруждался внушать своим домочадцам хоть какие-то правила, особенно после возвращения Джосс и появления очаровательной американки (которая, слава Богу, вносила в весь этот хаос подобие порядка). Ну как в такой обстановке растить детей?

Перед мысленным взором, как живые, встали Джордж и Эдвард. Хью застонал и съежился, думая: вот ведь дьявол, вот дьявол, вот ведь, мать его… мать его!..

Дверь медленно и бесшумно приоткрылась. Заглянул Джеймс:

— Как дела?

— Спасибо, фигово! — процедил Хью и потянулся затушить окурок, который откуда-то взялся в руке.

Джеймс приблизился и встал у постели. Такое уже случалось однажды, примерно сорок лет назад в колледже, когда он вошел к Хью, уверенный, что тот один, но обнаружил на кровати не только его самого, но и девушку, единственным нарядом которой была зеленая бархотка. Образ был удивительно четким, хотя Джеймс не вспоминал об этом долгие годы.

— Звонила Джулия.

— Что? Джулия? — Хью рывком принял сидячее положение. — Почему же ты меня не позвал?!

— Она не хотела с тобой разговаривать.

— То есть как?!

— В смысле звонила не тебе. Джосс. Мальчики сказали, что виделись с ней сегодня, и она хотела знать подробности.

— Сейчас я ей позвоню… — Хью сделал движение спрыгнуть с кровати.

— Это невозможно.

— То есть как?! — глупо повторил он.

— Она ушла в ресторан.

— В какой еще, мать твою, ресторан?! С кем?!

— Не знаю.

— С женщиной хоть или с мужчиной?!

— Она не сказала.

С минуту они молча смотрели друг на друга, потом Джеймс сказал:

— Думаю, тебе все-таки стоит выпить.

Впервые за все время работы в пиццерии Кейт по-настоящему нагрубили. Посетитель не был пьян, не был, видимо, и изувером по натуре, просто (по мнению Бенджи) день у него не задался, и он был рад сорвать зло на первом, кто подвернется под руку. Кейт выслушала его с пылающим, окаменевшим лицом, потом молча собрала на поднос разнесенные в пух и прах нетронутые кушанья и понесла на кухню. Стоя у подножия лестницы, они с Бенджи прислушивались к тому, как грубиян бросается уже на Кристину. Пиццерию он назвал последней забегаловкой, отказался платить за обед и ушел, хлопнув дверью.

На лестнице тут же сердито затопали каблуки.

— Что ты ему наговорила? — резко спросила Кристина.

— Ничего…

— Он утверждал, что ты вела себя по-хамски!

— Я вообще не открыла рта!

— Как, разве ты не говорила, что он не может разобраться в простейшем меню? Что у него мозги набекрень?

— Я не говорила ему ни слова после того, как приняла заказ! Это он мне хамил! Назвал бестолковой, нерасторопной, неуклюжей! Сказал, что не знает, как таких держат на работе, а я стояла и молча глотала все эти гадости!

Для Кристины пиццерия была не просто средством к существованию, это было ее кредо, отражение внутренней сущности, и она косо смотрела на любой, даже самый ничтожный инцидент, который мог бросить тень на заведение.