Все стало еще хуже в мае, когда Баи-сагиба родила еще одного ребенка, девочку. В течение пятнадцати дней Их Высочество почти со всем своим двором вынужден был спать в покоях ее дома. Морган отправлялся туда вечером, оставался на ночь, и в поездках его неизменно сопровождал тот самый слуга-магометанин с плохими зубами. Слуга стоял сзади экипажа на запятках и вполголоса пел что-то наподобие любовной песни. Ясно было, что он поет для Моргана, и, когда тот обернулся, слуга совершенно особым образом приоткрыл рот и улыбнулся. Невыносимо! Эти образы, эти звуки жаркими ночами бушевали в голове Моргана.

В соответствии с обычаем мать и новорожденное дитя было принято чествовать вакханалией фейерверков и музыки, чаще всего громкой и неприятной для уха. Дисгармония эхом отдавалась в душе Моргана, болезненно резонируя с тем, что он переживал, но однажды ночью он проснулся, услышав совершенно иные звуки. Индийцы пели под аккомпанемент простой и ясной гармонии. Морган надел тюрбан и, выйдя из дома, присоединился к компании поющих. Сияющий звездами фриз ночного неба простирался над ним, и он вспомнил мистера Футбола, который, во время его предыдущего визита в страну, совершенно неожиданно запел. Тот момент, как и этот, казался на первый взгляд незначительным, но, по сути, исключительно ценным и важным, напомнив Моргану о красоте порядка, неожиданно являющегося оттуда, откуда его не ждешь.

* * *

Комнату Моргана с обеих сторон окружали веранды, при этом дверь с внешней веранды закрывал травяной ковер, именуемый татти, который нужно было сбрызгивать водой, чтобы остудить поступавший снаружи воздух. Через месяц после приезда Моргана возле него появился его старый слуга Бальдео. Сморщенный и почерневший, по-прежнему неопределенного возраста, Бальдео, казалось, был совершенно равнодушен к перспективе надолго воссоединиться со своим прежним хозяином. Моргану пришлось похлопотать, чтобы к нему прислали Бальдео, но никакие усилия по улучшению его судьбы не могли смягчить слугу – он жаловался на то, что ему приходится выполнять многочисленные обязанности, но первым в списке ненавистных дел стояло смачивание татти.

И Моргану пришло в голову, что для этой нехитрой работы можно было бы нанять того самого кули. Он поговорил с управляющим, но тот прислал другого паренька. После еще одного разговора, подкрепленного намеком, сделанным самому кули, тот появился в дверях и принялся смачивать коврик.

Морган подождал, пока они не остались одни, и вышел на веранду словно бы для того, чтобы проверить работу.

– Нет-нет! – сказал он. – Это делается не так.

– Не так?

– Позволь, я покажу.

Он приблизился и взял чашу с водой из рук кули. Потом не очень умело показал, как следует брызгать на коврик. При этом он дотронулся запястьем до запястья юноши. Минимальный контакт, однако достаточный, чтобы вспыхнула искра.

Молодой человек лучезарно улыбнулся.

Чувствуя, как горло его сдавливают волнение и страх, Морган сказал:

– Давай встретимся вечером.

– Вечером?

– В половине восьмого. На дороге около гостевого дома.

Морган не мог назначить свидание во дворце. Их Высочество сказал, что строит его в память о своем ушедшем из жизни отце, и свидание в подобном месте было бы явным непотребством.

– Ты меня понял? – спросил Морган.

– В половине восьмого, – произнес кули, кивая.

Все было сказано и, еще несколько раз брызнув на коврик, Морган ушел в комнаты, где его тотчас же скрутило чувство вины. Мечтать и воображать – одно, но совершенно другое – действовать; а он именно действовал. Или, по крайней мере, объявил о своих намерениях, что было столь же плохо.

В то же самое время, не отделимое от чувства греха, явилось предвкушение. И почти сразу же – наказание. Не прошло и десяти минут, как Морган услышал во внутреннем коридоре приглушенный шепот.

– Бурра-сагиб приказал прийти вечером, – говорил один голос.

– Вечером? – переспросил другой, скептический.

– Да. И он даст денег.

Морган бросился к двери, чтобы подслушать, но возбужденные голоса уже удалились, смешавшись с криками рабочих, которые двигали мебель в гостиной дворца. Послышались гневные возгласы, и Морган почувствовал – да он это знал наверняка, – что рабочие говорят о нем. Первые два голоса принадлежали кули и Бальдео, и это означало, что его слуга, от которого нельзя было иметь секретов, предал его, своего хозяина.

Ужасно. Ужасно! Все, чего Морган боялся, должно было случиться. Он всегда знал, что такой момент придет. Вскоре внизу послышался шум и, чувствуя подступающую к горлу тошноту страха, Морган выполз на веранду посмотреть, что происходит. Вышел он как раз вовремя, чтобы увидеть, как мистер Чаван, один из старших служащих, прыгает на тележку, запряженную волами, и, бросив в его сторону осуждающий взгляд, отправляется в сторону дома Баи-сагибы. Конечно же, он едет с докладом о его, Моргана, поведении.

Стыд был буквально неописуем. Не существовало слов, способных передать ощущения, которые Морган до той поры не испытывал. Он хотел умереть, раствориться. Как было бы хорошо, если бы порвались скрепы, соединяющие его с жизнью, и он исчез! Когда его приглашали сюда, то доверяли и полагались на его порядочность, и это место он получил, потому что был другом Малькольма. А теперь он навлек позор не только на свою голову, но и на голову поручившегося за него! Теперь все всё узнают. Слухи о его падении распространятся и наверняка достигнут святая святых его жизни, Уэйбриджа. И мать узнает все! От страха у Моргана подкашивались ноги. Как бы он хотел обратить время вспять! Как бы он желал, чтобы те произнесенные им слова никогда бы не были произнесены!

Но теперь оставалось только ждать. Несмотря на изнуряющую жару, Моргана бил озноб. В воспоминаниях он вернулся к дням своего первого приезда в Девас. До этого он некоторое время гостил у магараджи Чхатарпура – эксцентричного и милого человека, который содержал труппу мальчиков, исполнявших пьесы на сюжеты из жизни Кришны; и в первый же вечер Бапу-сагиб шокировал Моргана, намекнув на некоторые странности магараджи. Бапу-сагиб дал понять, что тот был не вполне мужчиной, и эти сведения он представил с притворной улыбкой, за которой скрывалось ехидство. Важны были не столько слова, сколько выражение лица и тон, надолго остававшийся в памяти Моргана. И тогда он решил при первой возможности прервать дружеские отношения с магараджей Деваса. Не получилось, и теперь, вспомнив те слова Бапу-сагиба, Морган почувствовал, как они жалят и его. Если Их Высочество мог с таким презрением говорить о другом магарадже, то какое негодование и презрение он вложит в подобные же речи о нем, Моргане, который, в общем-то, являлся чужаком?

Но вот приехал Бапу-сагиб; Морган слышал, как прибыл его экипаж. Прошло не больше часа с тех пор, когда мистер Чаван отправился с докладом. Крайне важно было вести себя так, словно ничего не произошло, и Морган отправился вниз, чтобы встретить Их Высочество.