и выронил добычу.

Та брякнулась на пол, но не разбилась, а улыбнулась нам лицом зрелой незнакомки в легком платье.

— О! Петрович! — воскликнул Звягинцев. — А что фото Веры делает здесь?

— Ничего не делает, — Огурцов торопливо подхватил рамку, пряча ее в полах пиджака. — Из кармана выпала.

Только тут я подумал — если даже хочешь занычить себе рамку чуть ли не прямо с места преступления, разве ты не вынешь из нее сначала чужое фото?

— А что за Вера? — поинтересовался я у прокурора.

— Так это супруга Иван Петровича, — пожал Звягинцев плечами. — Мировая женщина, — и тихо добавил: — Вот только разводятся они.

— Стоять! — крикнул я Огурцову, когда тот уже собирался смыться из квартиры.

Все обернулись на меня. Колобок замер в дверном проеме и отрешенно пробормотал:

— Ну, да-да… Верка, шельма, роман закрутила. На развод подала. Но я не знал, что именно с ним… Я правда не знал, товарищи. Мне очень стыдно.

— Да в чем дело-то?

— Делился с супругой за ужином всеми новостями по службе. Что да как у меня, разве это не так между мужем и женой? Чтобы хоть поговорить было о чем. Теплее чтоб было.

Я подумал, что разговоры о трупах вряд ли наладят атмосферу за обеденным столом, но промолчал. Огурцов же продолжал сокрушаться, и лицо его будто бы превращалось в сдутый шарик.

— Думал, во мне дело. Пытался контакт наладить. Может, и сболтнул чего лишнего. Вы уж простите… Я не специально. Стыдоба какая….

Звягинцев пробормотал что-то такое товарищеское, поддерживающее. Огурцов высморкался и договорил:

— Я проследил за ней. Нашел эту квартиру, но ведь, понимаете, я не знал, что Петренко — тот, кого мы ищем.

Вот так расклад! Крыса найдена, но она оказалось не крысой вовсе. Так сложились обстоятельства, и Огурцов явно ни при чем. А как знать, возможно, Холодильщик намеренно закрутил роман с женой следователя прокуратуры, чтобы выуживать нужную информацию? А может, все произошло случайно и, как говорится, по любви. Теперь это уже не важно.

* * *

— Я поднимаю этот бокал, товарищи! — Горохов торжественно встал и махнул рукой ресторанным музыкантам, чтобы те не дули так слишком в саксофон. — За наш дружный коллектив! Это наш последний день в Цыпинске. Признаюсь, дело попалось крайне запутанное и сложное. Но вы справились. Вы молодцы! Я нисколько в вас не сомневался.

— А вы, Никита Егорович? — наморщила изящный носик Света. — Вы самый большой молодец! Вы — мозг нашей команды. Можно сказать, Отец.

— Да что я? — отмахнулся Горохов. — Только с вами когда работать начал, вкус жизни почувствовал, так сказать. Все, чем раньше занимался, кажется таким мелким и несущественным. Вот теперь — дело!

Раскрасневшееся лицо шефа говорило о том, что он уже был подшофе. Нечасто нам приходилось слышать от него такие откровения. Что скрывать, хотелось бы чаще.

Дзинь! Дзинь! — мы чокнулись, перекатывая по округлым бокалам янтарного цвета вино.

Горохов сел и по-начальственному, дал отмашку музыкантам. Те снова заиграли, а нам как раз принесли горячее.

— Выйдем, покурим? — подмигнул мне шеф.

— Так я ж не курю, — пожал я плечами. — И здесь можно подымить.

— Пошли, Андрей Григорьевич, на свежем воздухе за компанию постоишь.

Мы вышли на крыльцо ресторана. Вечерний город умылся дождиком, словно пытался очиститься от всего, что произошло в нем страшного за последние несколько лет.

Шеф затянулся и, глянув на меня по-отечески, проговорил:

— Вот, что, Андрей. Я тут подумываю на пенсию уйти. Дачку заведу, огородик, жену, в конце-концов.

— Что за новости? Никита Егорович, да вы что?! — всплеснул я руками. — А как же мы?

— Принимай бразды правления в свои руки, Курсант.

— Что? Я? Не-е… Без вас не потянем.

— Справишься, — шеф обдал меня клубами дыма, будто проверяя на прочность.

Я и глазом не моргнул.

— Наверху все согласую, — продолжил он мечтательно. — Я тебе не говорил, но тебя уже год назад как в кадровый резерв на мое место поставили.

Вот уж удивил начальник! Настоящий спецагент, ничем не выдал.

— А почему раньше не сказали? — опешил я.

— А вдруг подсидеть меня захочешь? — хохотнул Горохов и хлопнул меня по плечу. — Чтобы раньше времени не зазнавался.

— Вы же знаете, что я не из таких.

— Знаю-знаю, — кивнул следователь. — Я будто всю жизнь тебя знаю. Поэтому и не страшно группу на тебя оставлять. Устал я, Андрей. А тут то перелеты, то начальство трепать примется…

— То в газетах статьи о нашей группе выходят, — по-дружески ухмыльнулся я.

Но Горохов только мягко покачал головой — мол, ты не сбивай меня с мысли.

— Пора мне и обороты сбавить. И ты смотри, не перегори на работе. Семью заведи. Вон, Светлана Валерьевна с тебя глаз не сводит.

— Так она же замужем! — я изобразил недоуменную мину, но сам понял, что получилось не очень.

От мыслей о Свете щекотнуло в груди.

— Муж — не стенка, подвинется… — подмигнул шеф.

— Все-таки вы подумайте, Никита Егорович, — вернул я разговор в старое русло. — Не хочу я рулить, в начальники не стремлюсь. Я гончая. И со здоровьем у вас все в порядке. Почему уходить собрались? Сверху давят?

— Да нет, — хитро прищурился Горохов и громко вздохнул. — Ах, ладно… Щас, погоди.

Он достал из кармана гладкого пиджака фотокарточку и протянул мне:

— Красивая?

Со снимка смотрела улыбчивая женщина средних лет. Миловидная, но не красавица. Я сразу узнал ее. Это была Лена из канцелярии Петровки, 38.

— Ого! Когда успели?

— Уметь надо, — расплылся в улыбке Горохов. — Вернусь в Москву, предложение сделаю. Ждет меня.

— Так вы из-за женитьбы, что ли, уходите?

Шеф многозначительно пожал плечами и хитро улыбнулся.

— Так семья не помеха работе, — продолжал я мягко напирать.

— Разве?

Тут я, конечно, слукавил, но мне хотелось любыми способами удержать Горохова на службе. Не знаю даже, почему. Как это выразишь? Наверное, весь наш коллектив стал для меня чем-то вроде второй семьи. Даже, я бы сказал, первой. Вот и Света сегодня Никиту Егоровича вовсе не для красного словца отцом назвала. Здорово сплотились мы на этой странной работе.