Баламани выпучил глаза.

— С чего весь этот шум? — лениво поинтересовался он, хотя я видел, что он скрывает интерес.

— Вставай! Тебя требует шах, — приказал мне старший.

Я держался так, словно моя совесть чиста.

— Буду только рад услужить, — отвечал я, выбираясь из-под одеяла.

— У хорошего слуги работа не кончается, — заметил Баламани. — Разбуди меня, когда вернешься.

Он повернулся к стене и вскоре очень правдоподобно захрапел.

Надевая темный халат, закручивая на волосах тюрбан, влезая в кожаные туфли, я безмолвно искал, что могло пойти не так. Меня выдал врач? Расставила капкан Султанам? Фарид проболтался кому-то? Совершил ли я ту же самую ошибку, что и мой отец, рассказав слишком многим?

— Следуй за мной, — велел старший, и, когда я шагнул, один из стражников зашел мне за спину.

Масуд Али бежал по коридору, но, увидев стражу, благоразумно помчался дальше, однако глаза его были круглыми от беспокойства. Другие стражники остались в моей комнате, что означало обыск. Меня прошиб пот.

Мы шли через темные сады, полные тяжелой росы, пока не пришли к шахскому бируни. Потолок в нем был украшен гипсовой лепниной, изображавшей сосульки, при взгляде на которые становилось холодно, как в пещере. Мозаика из крохотных зеркал отражала каждую черту моего перепуганного лица, — казалось, повсюду глаза шаха и его соглядатаев.

Меня позвали тут же — дурной знак. Сердце мое почти остановилось при виде Пери, наспех одетой в простое платье, без украшений, неубранные волосы падали на плечи из-под удерживавшего их белого платка. Я старался понять по ее глазам, что говорить или делать, но она не подала знака. Пот заструился из-под мышек до самого кушака.

Шах сидел на невысоком троне, застланном синими шелковыми подушками. Глаза у него ввалились; хотя он был в прекрасном шелковом халате, он не озаботился повязать тюрбан и волосы у него стояли дыбом. Я прижал руки к груди, низко поклонился и стал ждать.

— Надеюсь, твой слуга сможет объясниться! — без предисловий сказал шах Пери. Голос его дрожал от ярости. — Зачем ты приходил к моей служанке Хадидже? Помни, что ложь твоему шаху обернется мучительной смертью.

Я увидел Насрин-хатун, сидящую в дальнем углу. Придется мне явить чудеса изворотливости.

— Свет вселенной, я навещал вашу служанку несколько раз за помощью в благотворительности. Она была очень щедра.

— Благотворительности для кого?

— Для несчастных женщин, обратившихся к моей госпоже Перихан-ханум и просивших о помощи.

— Нелепость. У моей сестры довольно денег, чтоб помочь кому угодно.

— Да, но нужда велика, и часто другие женщины хотят иметь возможность помочь своим единоверкам.

Он посмотрел на меня с недоверием:

— Расскажи мне о каждом посещении.

Я взглянул на Пери, чтоб понять, верный ли избран путь, но она не давала знака.

— Конечно, я постараюсь припомнить. Первый раз был, когда пришла вдова, потерявшая дом и нуждавшаяся в одежде для себя и ребенка. Она была из Хоя. Второй — та вдова сумела вернуть дом и прислала в благодарность тонкую вышивку, которую я и доставил вашей служанке. Очень искусная, с маками и розами.

— Можешь пропустить цветистые описания.

— Прошу прощения. Другой случай — знакомая моей госпожи болела и нуждалась в лекарстве, смягчающем страдания. Я слышал, что ваша служанка была мастерицей в таких…

— О да! Мастерицей! — оборвал меня шах. — Но не такой, как ей казалось!

Хохот его был громким и страшным. Все евнухи в комнате держались скованно, будто случившееся было ужаснее любых слов. В моих внутренностях словно разверзлась жуткая пропасть.

— Это три посещения. А несколько дней назад, когда она варила варенье?

— Варенье? — переспросил я, выигрывая время подумать.

Насрин-хатун видела меня с ней в тот день. Подарок от Пери был слабым поводом, особенно если помнить, что эти две женщины едва ли были знакомы.

— Отвечай!

Я изобразил затруднение:

— Прошу прощения, повелитель мира, но я наведался к ней, потому что болел. Она же была знаменита своими целебными средствами, вот я и попросил такое…

Насрин-хатун в комнате тогда не было, и она не сможет опровергнуть мое утверждение. Лишь бы я не загнал в капкан саму Хадидже.

— Дурацкий предлог. У вас во дворце есть аптекарь.

— Мне нужно было срочно, — сказал я. — Были трудности, о которых я не смею упоминать в царственном присутствии.

— Намекни.

Я надеялся, что шах испытает долю сочувствия к страдающему желудком, так как у него самого похожий недуг.

— Нечто, чьего излияния из меня я не в состоянии удержать…

— Понос? Не кокетничай.

— Прямо вода, царь мира.

— Лекарство у тебя дома?

— Нет. Она мне отказала.

Глаза его были холодными.

— Если тебе нечего бояться, почему ты так встревожен? Ты весь вспотел.

— Боялся, что как-нибудь оскорбил царственное величие. Ничто не мучит меня ужаснее этой мысли.

Шах обернулся к Пери:

— Ты знала, что он просил у одной из моих женщин лекарство?

— Нет, — сердито отвечала она. — Это возмутительно, что мой визирь обращается с личными просьбами к близкой вам женщине. Он будет наказан за такое нарушение.

Я сделал испуганное лицо и бросился к ногам шаха:

— Свет вселенной, умоляю о прощении!

— Встань, — сказал шах, и я медленно поднялся, не в силах убрать с лица ужас.

Я был взаправду испуган, как никогда в жизни, — за себя, за Пери и за Хадидже.

Шах подозвал стражника, выломавшего мою дверь. Тот вошел и низко поклонился.

— Твои люди нашли что-нибудь в его жилище?

— Ничего, кроме книги стихов, — сказал евнух. — Но к нему только что явился посыльный от врача.

Меня словно ударило — посыльный должен был отвести меня за ядом. Разум мой вдруг стал ясным и холодным, и я стал соображать, что я скажу, чтоб оправдаться в покупке отравы, решив, что даже ценой жизни использую единственный способ защитить Пери, может быть, и Хадидже — поклянусь, что сам решил отравить шаха.

— Что ему было нужно?

— Он сказал, что его лекарство от желудка готово, — пояснил стражник.

— Что с вами, евнухами, такое? — спросил шах. — Почему у вас вечные проблемы то с одного конца, то с другого?

— Пожалуйста, простите мое ничтожество.

Кто-то шепнул шаху на ухо, и он снова обратился ко мне: