Мамаев присвистнул, кивнул Ивану, лицо Крестовского исказило страдание, прочие понимали не особо.

— Елизавета Афанасьевна, — повела я рукой, — в смешивании разнородных магий поднаторела, не удивлюсь, если с ее подачи Блохин иавьими безделушками увлекся, усилиться хотел. Квашнина проклятую усадьбу исследовала, с упырем знакомство свела, он там случайными прохожими питался, едва нежизнь свою продлевая, выяснила, отчего покойник Понов чудовищем обратился.

— Отчего? — пискнули с крыльца.

Я толкнула в плечо Мамаева, он объяснил:

— Некромантские сущности в изнанке нашего мира обитают, постоянно щели разыскивают, чтоб в явь просочиться. А щели эти возникают в местах, где страшное зло свершилось. Надобно в городских ваших хрониках поискать, какое именно событие…

— Чего искать? — перебил Эльдара старикан из первого ряда. — Генерал тот умом тронулся, семью свою с домочадцами погубил, усадьбу подпалил, сам на осине повесился.

— Вот и ответ. Покоя душегуб не нашел, остался нежитью маяться, а к щели, которую он своим преступлением проделал, с изнанки хтонь приникла.

— И Елизавета Афанасьевна с двумя своими помощниками, — продолжала я, — несколько потустороннему гостю помогли. Они думали, явится некий сгусток силы, поделится с ними.

— Источник, — прочла я по бледным губам Семена. — Боже мой…

— Да! Они думали, что получат в свое полное распоряжение источник. Но сущность одаривать собою не захотела, завладела останками Попова и… Тут еще уточнить следует: Блохин, наверное, Квашниной не доверял, к вызову не допустил, или, напротив, она состорожничала, но по факту именно на ниточку его силы хтонь привязалась.

На Крестовского было страшно смотреть, я и не смотрела, бросая в толпу быстрые, жесткие фразы:

— Хтонь жирела. Блохин слабел. Фараония злилась. Попов стал Асмодеусом, подручным всесильного барина. Ситуация получилась патовая.

— Какая? — переспросил кто-то.

— Патовая, это термин такой шаховый, когда никто из игроков хода сделать не может. Не суть. Ее покушение на пристава изменило. Степана Фомича зарезали. Он ведь, шалун эдакий, жениться между делом успел, и супруга понесла. Вместе молодые не жили, венчание было тайным, и когда Блохину сообщили, что беременная его жена в лапах некроманта, он помчался к усадьбе, где и был убит.

Жалостливы мы, берендийцы, завсегда на слезливые истории покупаемся. Вот и сейчас залу наполнили вздохи сочувствия, женщины принялись плакать, Давилова, прижав ладони к животу, зарыдала в голос.

— Скорее всего, — сообщил шеф тем самым шефовым противным тоном, — Степан Фомич опасался, что через плод на него наведут связывающие чары.

Плач прекратился, не сразу, после череды всхлипываний.

— Это сейчас не важно. — В горле уже першило от долгих речей, голос сел. — Важно другое: в этот момент родилась та самая комбинация, развязку которой мы все с вами наблюдаем. Блохин решил воспользоваться случаем.

— Он же помер!

— Разве нет?

— Да не перебивайте, ироды. Давайте, барышня Попович, дальше.

Я попила водички, прокашлялась.

— Помер не помер, но в землю закопать себя дал, при этом озаботился, чтоб барин до него дотянуться не смог, и отправил послание своему другу и учителю чародею Крестовскому, чтобы помог. Расчет был такой: чародей прибывает, уничтожает барина с подручным Асмодеусом. Разумеется, соратника своего Степана решает перезахоронить, выкапывает, после положенных всяких колдунств, а тот является из гроба живехонек. Потому что сила земли родимой помереть не дала. Народ ликует, пристав возвращается к должности в очищенном уже городе.

Фараония сидела на полу клетки, раскладывала мозаику из костяных обломков, Давилов не оборачивался, прочие же восторженно внимали.

— И все бы получилось, — развела я руками, — только работа почты нашей берендийской оставляет желать лучшего, долгонько письмо шло, да и короткую соломинку в жребии вытянула ваша покорная слуга…

Пережидая аплодисменты, я снова отхлебнула водички.

— И злодеям пришлось на ходу планы перекраивать. Ко всему, барин узнал, что чародейский сыск столичный Крыжовенем заинтересовался. Пришлось плести ему, что-де за надворною советницей непременно следом начальство приедет, что у начальства сила та же самая, что у Блохина, что начальство даже лучшим сосудом сущности послужит. То есть Фараонии пришлось.

Я кивнула на Семена:

— Начальство мое, действительный статский советник Крестовский, перфектнейший сыскарь и великий чародей. Прибыв из столицы, он предусмотрительно часть своей силы запечатал, посему на Квашнину особого впечатления не произвел, или, скорее, алчность в ней взыграла. Не суть, наши стратеги измыслили такую комбинацию…

На крыльце уже некоторое время шумели, кричали тоненькими детскими голосами:

— Маменька! Пусти, больно…

Толпа расступилась, пропуская в залу чумазых девчонок и мальчика чуть постарше. Давилова сорвалась с места, запричитала:

— Пашка, Машка, Глашка и Наташка! — и бросилась расцеловывать макушки. — Что приключилось?

— Тятенька, — ответил пацан, — с позавчера в рюмочной отдыхали.

Евсей Харитонович воздвигся на пороге последним, голова его с расцарапанной лысиной была опущена долу, по зале разнесся ядреный водочный дух.

— Закусить бы, — хихикнул кто-то.

— Завсегда Евсейка, как напьется, из дому пропадает.

— Вот ему супружница задаст! Быть ему битым.

Последнее исполнилось немедленно, баба отвесила коллежскому регистратору смачную оплеуху, поклонилась в пояс Крестовскому, попросила прощения и поволокла Давидова прочь, сопровождаемая отпрысками — Пашкой, Машкой, Глашкой и Наташкой, которая вовсе удочеренная. Я вытерла счастливые слезы. Жив толстяк, счастье-то какое!

За спиною всхлипнули, я обернулась, Старунов сморкался в носовой платок:

— Евсей Харитонович первым от Крыжи в город ушел, то есть я думал, мне показалось, потому что…

— Я знаю, Ванечка.

— Упредить вас хотел, вашбродь. Не мог, зачаровали меня.

— Знаю.

— Минуточку, — прокричал кто-то, — если Давилов от жены на орехи получает, то это кто?

Гул голосов одномоментно прервался, сменившись настороженной тишиной.

— Иван Иванович, — попросила я Зорина, — можете арестанта нашего водичкой полить? Глина от нее непременно слезет.

— Грязь не хватало разводить! — Семен щелкнул пальцами, над лежащим на нарах мужчиной взметнулось и опало облачко глиняной пыли. — Извольте полюбоваться, дамы и господа, второй виновник нашего торжества — Степан Фомич Блохин, бывший пристав.

Крестовский широко улыбался, но в синих его глазах стояла такая боль, что у меня сердце защемило.