новаторских Elektroboot – первых подводных лодок, предназначенных для пребывания в подводном положении, а не только для сравнительно кратковременных погружений. Согласно условиям капитуляции, все подводные лодки, находившиеся в немецких водах, отплыли на британскую базу подводных лодок в Харидже. Фримен Дайсон, всегда с удовольствием ездивший в Англию, провел там несколько недель и вернулся в Принстон с докладами о полезных технологиях, которые можно было бы применить для строительства космических кораблей. Оппи понравилась историческая связь: Харидж считался едва ли не самым вероятным местом отправления «Мэйфлауэра», доставившего отцов-пилигримов на материк, который они считали новым миром. А теперь секреты, раскрытые в этом порту, помогут перевезти беженцев в действительно новый мир.

Однако он все никак не мог отойти после встречи с фон Брауном, состоявшейся три месяца назад. Большая часть сведений об этом человеке все еще была засекречена, но существовала и общедоступная информация. Фон Браун происходил из юнкерского рода, прусской земельной аристократии, известного тем, что из него вышло немало высокопоставленных государственных служащих и военных. Однако узколобость не была неотъемлемым свойством этого сословия. Кроме того, Оппи доводилось встречать немало интеллектуалов такого склада: лишенных эмпатии и резко сосредоточенных на узкой области интересов. И все же явная черствость этого человека раздражала.

25 ноября Оппи выступил в Массачусетском технологическом институте на тему «Физика в современном мире». Как и в большинстве случаев, он набросал основные тезисы на бумажке, но по большей части импровизировал. Ежегодная лекция памяти Артура Д. Литтла была важным событием, но Оппи не сомневался, что правильные слова найдутся сами. И по большей части так и получилось. Он посетовал на временно утраченную из-за войны возможность чисто научных исследований, но восторженно отозвался о произошедшем с тех пор повороте: «Восстановление – восстановление, свидетельствующее о необычайной жизнеспособности и энергичности в этой области человеческой деятельности, представляло собой захватывающее и вдохновляющее зрелище. Сегодня, спустя всего два года после окончания военных действий, физика переживает настоящий бум». Слушатели – студенты, ученые и высшее общество Кембриджа – явно были на его стороне, и он был рад подогреть их энтузиазм по поводу нового ренессанса в своей отрасли знаний.

Но…

Но на самом деле время для чистой науки так и не наступило, но этой аудитории и тем более широкой публике вовсе незачем было знать об этом. Теперь к физикам предъявлялись другие требования, и, несмотря на все расстояние между ними, фон Браун получил в 1934 году степень доктора философии по физике, и его диссертация была посвящена его личной одержимости: Konstruktive, theoretische und experimentelle Beiträge zu dem Problem der Flüssigkeitsrakete – «Конструктивный, теоретический и экспериментальный вклад в проблему ракеты на жидком топливе». Нацисты сразу же засекретили работу, но теперь, когда ее наконец можно было свободно прочитать, фон Брауну не терпелось распространить ее в научном мире, и он вручил экземпляр Оппенгеймеру, когда тот посетил Форт-Блисс. Оппи, естественно, должным образом передал брошюру в группу «Новые имена».

И поскольку все участники проекта «Арбор», включая фон Брауна, пусть он и находился вдали от основной группы, в Техасе, приступили к своим исследованиям, Оппи решил, что им необходимо задуматься и над моральными вопросами.

Он обвел взглядом слушателей, собравшихся в институтской аудитории. Лампы в зале были выключены, но свет со сцены отражался в темноте от очков, там светились круглые диски, сотни полных лун на черном небе. И он позволил прозвучать словам:

– Несмотря на дальновидность и мудрость людей, возглавлявших наши государства в военное время, физики чувствовали особую личную ответственность за предложение, поддержку и в конечном счете в значительной степени за реальное создание атомного оружия.

В зале зашевелились, донесся чей-то удивленный шепот. Действительно, эта фраза вовсе не следовала из сказанного ранее. Но эти слова должен был услышать фон Браун, даже если его и не было в этом зале, их должен был услышать мир. Оппенгеймер продолжал; слова произносились в тот же миг, когда они проявлялись в его сознании.

– В каком-то приземленном смысле, – сказал он, глядя вдаль, – не…

Он сделал паузу, подбирая слово.

– …не вульгаризируя…

Он тряхнул головой и сделал еще одну попытку:

– …без шуток…

Все взгляды прикованы к нему. Речь получит широкое освещение в прессе, МТИ должен стенографировать ее для архива. Он позаботится о том, чтобы один экземпляр достался фон Брауну.

– …отнюдь не будет преувеличением сказать…

Он понимал, что снова говорит больше, чем следовало, но ничего не мог с собой поделать; слова были продуктом цепной реакции, одно отталкивалось от другого и высвобождало новое, и все должно было идти своим чередом:

– …что физики познали грех. – Он глубоко вздохнул, выдержал паузу. «Все грехи отпущены, ах ты, сука!»

Пути назад нет, нельзя вновь обрести утраченный райский сад, нельзя восстановить невинность, в каком смысле ни толкуй это слово.

– И это знание, – сказал он решительно, – мы не должны утратить.

В зале воцарилось молчание, но Оппи слышал собственный пульс, аплодисментами гремевший в ушах.

Глава 38

1948

На глаза мне попадались люди, строившие мост или чинившие мостовую, и я думал: с ума они, что ли, посходили, или просто ничего не понимают, ну ничего? Зачем теперь строить что бы то ни было? Бессмыслица[58].

Ричард Фейнман

Выступление Дика Фейнмана на конференции в поконо обернулось катастрофой. Возвращаясь оттуда в Итаку, он за три часа не проронил ни слова. Когда машина оказывалась в зонах устойчивого приема радиоволн, в приемнике играли Чарли Паркер и Диззи Гиллеспи; Ханс Бете то дремал на пассажирском сиденье, то рассматривал весенние сельские пейзажи Пенсильвании и северной части штата Нью-Йорк. Дик высадил Ханса возле его дома, а сам, не заезжая домой, направился прямиком в свой любимый бар, расположенный в трех кварталах от кампуса Корнелльского университета. Это был субботний вечер; что-то должно было происходить.

«Я обожаю тебя, милая. Я знаю, что тебе очень нравится слышать эти слова, но пишу их не только потому, что тебе это нравится, – я пишу их потому, что у меня на душе становится теплее оттого, что я пишу это тебе».

– Ты весь вечер меня не замечаешь, – сказала блондинка в обтягивающем серебристом платье, взгромоздившись на высокий табурет рядом с ним.

Фейнман пригубил пиво.

– Нет, не весь, – ответил он, глядя куда-то вдаль. – Ты пришла в девять сорок четыре.

– Так ты меня заметил?!

Время уже перевалило за полночь.

– И с тех пор ты сидела с пятью парнями.

– Только четырьмя! – возразила она, но все же принялась подсчитывать в уме, вращая при этом голубыми глазами. – Э, нет, ты прав. Пять. Но не с