Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Сеньор, — живо возразил гамбузино, — не говорите мне об этой ошибке! Не прошло еще и двух суток с того времени, как мы оказались замкнутыми на этой возвышенности, и она предстала пред нами со всеми непоправимыми своими последствиями; это самый страшный упрек, не перестававший мучить меня. Я никак не могу постичь, как всем нам прежде всего не явилась мысль о такой простой и необходимой мере, лишь только близость индейцев стала очевидна. Я уже двадцать раз собирался сказать вам то, что вы сказали сейчас, и если я не сделал этого, то только потому, что не видел никакой возможности поправить эту непростительную оплошность. Однако не может же быть, чтобы в Ариспе не догадались сами разузнать о нас. Ведь у вас там остались друзья, и в конце концов там должны вспомнить о вас. Несомненно, Затерявшаяся гора очень заброшенное место в пустыне. Однако же и не рассчитывая на какую-либо счастливую случайность, все-таки было бы ошибкой не поднять мексиканский флаг на самой высшей ее точке. Как я только что сказал, можно предположить, что в городе, не получая от нас известий, удивятся и захотят наконец узнать, где мы. Допуская это довольно смелое предположение, ибо при нашем отъезде никто не мог и не должен был предвидеть того, что случилось с нами, я нахожу, что национальный флаг привлечет внимание разведчиков гарнизона Ариспы, если там решат, что мы в опасности.
— Вы правы, Педро, — отвечал Эстеван. — На нашей палатке сейчас же по прибытии в бивуак будет вывешен флаг. Но разве не позорно для храбрых людей довольствоваться бездеятельностью на глазах этих краснокожих разбойников?
— Ведь вы все-таки не можете действовать, сеньор. Если бы тут были одни мужчины, я бы сказал вам: попробуем! Хотя я все-таки уверен, что мы остались бы на месте. Эти негодяи внизу вооружены не хуже нас и такие же хорошие стрелки, как и большинство наших людей. Кроме того, у них над нами преимущество: у них есть лошади, а следовательно, они могут каждую минуту укрыться от наших выстрелов. Если бы мы могли у выхода в овраг найти полсотни таких коней, как Крузадер, я первый посоветовал бы вам скомандовать атаку, и держу пари сто против одного, что мы пробились бы сквозь ряды этих негодяев. Вы ведь воевали с апачами, дон Эстеван, и знаете, что в пустыне человек без коня — пропащий человек.
— Я полагал, — прервал Генри со всем пылом молодости, — что отважный белый стоит десяти таких краснокожих.
— Когда-то это было так, — отвечал гамбузино, — но теперь — нет. На наше несчастье, они, по нашему примеру, приучились к войне и почти привыкли к дисциплине. Во всяком случае, не беспокойтесь, дон Генри; как они ни бдительны, мы все-таки попытаемся доставить им хлопот.
— Вы надеетесь, что они в конце концов отступят?
— На это я не смею рассчитывать, сеньор, — отвечал гамбузино. — Койоты терпеливы, как коршуны: они умрут от голода в ожидании последнего вздоха добычи, на которую посягают.
— Послушать вас, Педро Вицента, нам остается только покориться и умереть, — возможно, позже, но все-таки умереть.
— Совсем нет, — живо возразил гамбузино. — Вы предводительствуете храбрыми людьми, дон Эстеван. Они надеются, что вы выведете их из этого положения; пусть же они ни на одну минуту не усомнятся в этом, и пусть в конце концов их надежда не окажется тщетной.
— Но как же поддержать, а в особенности — как оправдать такое доверие? — спросил дон Эстеван.
— Да, как быть? — проговорил гамбузино, ударяя себя по лбу. — Ответ на это я ищу и до сих пор еще не нашел. Но я найду, сеньор; в этом мозгу должна зародиться мысль о способе освобождения. Может явиться случай, который подскажет нам средство к спасению.
Беседуя таким образом об опасностях положения, разведчики вернулись в бивуак, где первым их делом было водрузить на горном хребте флаг — национальное трехцветное знамя с сидящим на дереве орлом посередине.
Отныне каждый ехавший с юга путешественник должен был заметить это развевавшееся в воздухе знамя и понять, что на вершине Затерявшейся горы происходит что-то особенное.
Конечно, осажденные ошиблись бы, рассчитывая на близкую помощь, но они не хотели также и сбрасывать ее со счетов. А пока, ввиду того, что противник не мог проникнуть к ним иначе, как со стороны оврага, нельзя ли было изловить их часовых или попытаться проделать еще какую-нибудь смелую штуку, нагнав суеверный ужас на дикарей?
Дон Эстеван, боявшийся за нравственное состояние своих людей при продолжительной осаде, конца которой нельзя было и предвидеть, полагал, и конечно, справедливо, что хорошо было бы беспрестанно беспокоить осаждавших с какой-нибудь укрепленной позиции.
Но от теории до практики и от проекта до осуществления его — очень далеко. Думая наказать врага, не накажут ли они самих себя и притом без малейшего результата?
Молодой и пылкий Генри Тресиллиан настаивал на частых вылазках, надеясь рядом счастливых ударов утомить и сразить врага.
Но на все эти предложения Педро Вицента покачивал головою.
— Вы забываете, — повторял он, — что, если дело будет на равнине, ночью ли, днем ли, мы попадем в руки к этим дикарям; здесь есть женщины и дети, не имеющие возможности следовать за нами, и которых вы не захотите бросить… (конечно, Генри никого не хотел бросать). Вы забываете, наконец, простите за повторение, что койоты имеют лошадей и что, даже если допустить частный успех нашей атаки, противники наши все-таки достаточно многочисленны.
Дон Эстеван, осторожный по природе, как и все действительно храбрые люди, признал благоразумие этих слов.
— К несчастию, вы правы, сеньор Вицента.
И после минутного молчания он продолжил:
— Все, что у меня есть самого дорогого на свете, находится здесь, на этом неприступном возвышении, где мы, найдя благодаря вам убежище, еще относительно счастливы; но, не говоря уже о том, что мысль увидеть свою жену и дочь в руках апачей причиняет мне по временам страшные мучения, я не могу также забыть и этих преданных людей, последовавших за нами, которые, вместо ожидаемого богатства, предоставлены отныне самой ужасной смерти. Моя совесть говорит мне, что, раз мы привели их сюда, мы должны также и вывести их отсюда. Согласны ли вы со мной, Тресиллиан?
— Разумеется, — отвечал англичанин. — Как и вы, сеньор,
