Когда мы прибыли в Маргит, уже стемнело, но на улицах оказалось множество гуляющих, наслаждавшихся свежим – куда свежее, чем в Лондоне – вечерним воздухом. Мы проехали вдоль берега моря мимо ряда лавок, витрины которых были закрыты тщательно отполированными и заботливо украшенными ставнями. Несмотря на то, что было почти десять вечера, некоторые заведения только-только закрывались. Через несколько минут мы оказались у великолепного здания отеля «Белый олень», расположенного на Параде и обращенного фасадом к морю.

– Не прогуляться ли нам по набережной для освежения мыслей?

Дюпен вздрогнул и поднял саквояж.

– Боюсь, я предпочту удалиться в номер и лечь спать. Встретимся за завтраком.

– Хорошо, Дюпен. Надеюсь, вы прекрасно выспитесь.

– Вряд ли, – ответил он, решительно направляясь в фойе отеля.

* * *

Номер оказался не таким изысканным, как в «Аристократической гостинице Брауна», однако вполне удобным и уютным. Я распахнул окно, чтобы подышать свежим воздухом, и мне открылся прекрасный вид на море. Луна, едва пошедшая на убыль, серебрила лучом морской прибой. Руки и ноги ныли после долгой дороги в тесной карете, и от этого – вот странность! – совершенно не хотелось спать. Достав из чемодана шкатулку красного дерева, я перечел письма, касавшиеся нападения на сестер Портер после бала в честь дня рождения королевы. Именно Энн Портер обвинила Ринвика Уильямса перед судом в то роковое тринадцатое июля и вместе с сестрой Сарой показала под присягой, что Ринвик Уильямс и есть тот самый Монстр. Ее жених, мистер Коулмен, получил от Ангерштейна вознаграждение и, предположительно, воспользовался им, чтобы купить дом с меблированными комнатами на Нептун-сквер. Таким образом, мисс Энн Портер получила если и не долю награды, то несомненную, хотя и не прямую, выгоду. Встреча с мисс Портер принесет мне жизненно важную информацию, в этом я был уверен. Если она и лжесвидетельствовала в суде намеренно, у меня язык не повернулся бы обвинить ее в этом – ведь арест и заключение Уильямса спасли деда и бабушку от петли или, самое меньшее, от «транспортации». Возможно, опознай сестры Монстра в Элизабет Арнольд, я бы и вовсе не появился на свет.

Я сверился с адресом, записанным миссис Фентон на листке бумаги, и взглянул на карту, отпечатанную на обороте рекламного объявления отеля «Белый олень». Нептун-сквер на ней не оказалось, но Маргит совсем невелик сравнительно с Лондоном, и я был уверен, что мы отыщем мисс Портер. А будет ли она разговаривать с нами – уже другое дело.

Маргит, 20 июля 1790 г.

Дорогая сообщница!

Пока вы пели с театральной сцены песенки, написанные для всякого, кто пожелает их исполнять, я прогуливался по променаду с клинком в руке, готовый выступить с совершенно оригинальной импровизацией. Променад был темен и безлюден, но те, кому клинок Монстра пойдет на пользу, – персоны не робкого десятка. Памятуя о ваших советах, я соблюдал особую осторожность. Вскоре мне на глаза попалась женщина, шедшая в полном одиночестве. Видимо, она ничуть не опасалась прогуливаться в столь поздний час в одиночестве. Но ей наверняка не помешала бы компания! Я двинулся вперед, чтобы присоединиться к ней вместе со своим ножом – острым сюрпризом для леди! Я крался к ней осторожно – возможно, даже излишне осторожно, – но споткнулся обо что-то в темноте. Женщина, заметив мое присутствие, обернулась, чтобы поздороваться. «Хо! – воскликнул я. – Отведай моего славного лезвия!» И оно так приятно взрезало ее юбки! Но тут, вглядевшись в ее лицо, я понял, что знаю, кто это. Она из нашего театрального хора – не столь симпатична, как полагает, и выросла на улице. При виде Монстра она не дрогнула и не сробела, нет. Она завопила: «Вы?!» И Монстр отступил во тьму, и репутация его на высоте.

Ваш покорный слуга,

Маргитский Монстр.

Воздух был насыщен ароматами прибрежной флоры – дикой моркови, льнянки, кошачьей мяты, репейника, ночной фиалки. Пчелы сновали в воздухе между крупными желтыми соцветиями дикого укропа, насыщавшими легкий бриз запахом корицы. Дюпен тащился за мной по песку, и каждое его движение сочилось отвращением. Кофе не избавил его от нездоровой бледности, а яркое утреннее солнце заставляло недовольно щуриться.

– Даю слово: морская вода мигом придаст вам бодрости и прояснит ум.

Дюпен никогда не любил купаний, и сейчас ситуация доставляла мне совершенно неджентльменскую радость. Я уже порядком устал от его самобичевания.

– Мой ум и без того абсолютно ясен, – огрызнулся он. – А если будете продолжать ваши шутки, я вовсе откажусь от участия в этом вздорном предприятии.

– Тогда давайте сосредоточимся на том, что нам известно из писем. Генри Арнольд прибыл в Маргит где-то между четырнадцатым июня и седьмым июля тысяча семьсот девяностого года. Элизабет Арнольд последовала за ним после суда над Ринвиком Уильямсом, состоявшегося восьмого июля, и получила роль в Маргитском королевском театре, тогда как мужу ее это не удалось. Двадцать пятого июля тысяча семьсот девяностого года Генри Арнольд скончался, и его тело было найдено в одной из этих купальных машин.

С этими словами я указал на ярко раскрашенные фургоны впереди.

– Либо он был убит, а тело его – намеренно спрятано в купальной машине, – вставил Дюпен.

– Убит? В сообщении о смерти ни слова не говорилось о том, что Генри Арнольд был убит.

– Зато говорится, что в его кармане обнаружили склянку с белладонной и, по мнению доктора, осматривавшего обнаруженное тело, именно белладонна послужила причиной смерти. Также нам известно, что Элизабет Арнольд изо всех сил уговаривала мужа оставить роль Монстра, особенно после того, как суд признал Ринвика Уильямса виновным. Но, согласно переписке Элизабет Арнольд и миссис Смит, Генри Арнольд был уличен в нападении на женщину на променаде. И почти сразу после этого скончался.

– И какая же здесь взаимосвязь? – спросил я.

– Генри Арнольд отравился белладонной как нельзя вовремя. Как раз – чтобы его не успели арестовать за нападение на женщину, совершенное в манере Монстра, и допросить, – объяснил Дюпен, и тон его ясно давал понять, что он полагает меня страшным тугодумом. – И почему тело было обнаружено именно в купальной машине? Потому ли, что Генри Арнольд отличался любовью к ночным морским купаниям? Или потому, что кто-то пытался спрятать труп? Я бы скорее предположил последнее.

– Но не верите же вы вправду в то, что Элизабет Арнольд убила собственного мужа, которого, очевидно, любила и ради которого отвергла все выгоды обеспеченной жизни?

– Вспомните, чем она рисковала, когда Генри Арнольд изображал Монстра по ночам. Рано или поздно он был бы схвачен и, при его неуравновешенности, вполне мог обвинить жену как зачинщицу преступлений Монстра. И что сталось бы с их дочерью, умри они оба на виселице? В лучшем случае она попала бы под опеку отца и мачехи Элизабет. В худшем – ее ждала бы судьба всех сирот.